Он не сводил глаз с темной долины, раскинувшейся перед ними. Энни посмотрела в том же направлении. От предчувствия страшного ее окатило холодным потом. Стоящие далеко внизу постройки сплошь заросли виноградом. И вилла ее деда и бабушки — ей был виден только фрагмент крыши, выложенной красной черепицей, и надворные строения — домики слуг, сараи и конюшни. Все это было на месте, но имело абсолютно нежилой, заброшенный вид.
— Нет! — вырвалось из ее сжавшегося горла.
Энни пришпорила мула и направила его вниз, в долину, не обращая внимания на протесты Родриго.
«Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы они были живы…». Несвязные молитвы проносились у нее в голове. С ними, должно быть, все в порядке, не могли же они бросить свой дом.
Но когда Энни и Родриго достигли усадьбы, угасла последняя искорка надежды. Пришлось ждать, пока двое слуг не расчистили тропу через ту лужайку, где Энни играла ребенком, раскинувшуюся перед верандой, на которой бабушка пела ей и рассказывала сказки.
Роскошный когда-то дом с лепниной и черепицей, дорогими застекленными окнами и железными воротами искусной работы превратился в развалины. Вязкая плесень покрывала побеленные известью стены, в окнах поблескивали осколки стекол, от почерневших потолков исходил запах гари. Входная дверь, казалось, была сорвана с петель.
Родриго понуро вошел внутрь.
— Энни, оставайся…
— Нет, — просто сказала девушка, следуя за ним.
— Тогда будь осторожна.
По мере того, как они продвигались по комнатам и дворикам виллы, их глазам представали страшные картины разрушения и насилия. Кто-то нарушил покой и благополучие дома бабушки и дедушки. Кто-то положил конец существованию этого дома. Сломанная мебель, разбитая посуда, мертвые фонтаны, груды сожженных книг, обуглившейся одежды, сорванные портьеры, рои насекомых, жужжащих над испорченными продуктами… Ничто не уцелело!
Через комнаты и коридоры Энни и Родриго вышли во внутренний дворик. Ползучая растительность сюда еще не добралась. Казалось, будто они стояли в озаренном солнцем сосуде, и свет солнца отражался в мозаичных плитах, привезенных из Португалии, играл на останках разбитого фонтана, созданного Муром, который он называл «Эль-Хаким». Энни видела себя ребенком, неуклюже шагающим через дворик, покрытый мозаичной плиткой, и протягивающим пухлые ручонки к смеющемуся отцу. Видела дедушку, наигрывающего чудесную мелодию на виоле, которую он сделал своими руками.
Энни зажмурилась, чтобы отогнать воспоминания, и прошептала:
— Кто это сделал?
— Нам придется расспросить об этом в Санто-Доминго.
Энни открыла глаза и обеспокоенно зашагала по разоренному дворику.
— Местные повстанцы? — вслух рассуждала она, но тут же сама ответила на вопрос: — Нет, не может быть. Дедушка — единственный человек на острове, у которого не было рабов. Местные, очень уважали его за это. — Слова полились сплошным потоком: — Может быть, это какое-нибудь племя с другой стороны острова? Я помню, папа говорил мне…
— Энни, перестань! — Родриго схватил ее за плечи и сильно встряхнул. — Прекрати немедленно! Так можно сойти с ума.
— Неизвестность — вот что сведет меня с ума! — закричала Энни, по ее щекам катились слезы. — Я должна знать, кто это сделал!
— Белые демоны, — неожиданно произнес незнакомый голос.
Родриго в изумлении отпустил Энни, и оба удивленно уставились на внезапно возникшего перед ними юношу. Его тонкий нос и тонкие губы указывали на испанскую кровь, но прямые черные, блестящие как шелк волосы и разукрашенное, почти обнаженное тело говорили о том, что он местный.
Юноша шагнул вперед, не обращая внимания на шпагу Родриго, которую тот выхватил из ножен.
— Я не причиню вам вреда, — богато интонированным голосом сказал юноша. Местный акцент смягчал его испанский.
— Откуда ты? — спросил его Родриго.
— Раньше я жил здесь. Теперь живу в лесах за холмами.
— Где сеньор Блайт и его жена? Расскажи нам все, что ты об этом знаешь, — Родриго обвел рукой двор.
— Белые демоны устроили здесь большое побоище, — он посмотрел на Энни. — Я тебя помню. Ты внучка донны Габриэлы, да?
— Помнишь меня? Но откуда ты можешь меня знать?
— Пауло знает все, что видит, — он указал на свой глаз, обведенный белой краской. — Моя мать была служанкой в доме. Мой отец — белый демон.
Пока Пауло говорил, Энни с интересом рассматривала его. Кожа юноши имела красновато-коричневый оттенок, на безволосой груди черной краской и охрой были нарисованы две молнии, идущие от плеч к животу. Из одежды на нем лишь узкая набедренная повязка, поддерживаемая перекрученным шнурком. Мускулистые бедра юноши заканчивались длинными, жилистыми, покрытыми темным загаром ногами. Его нагота пробудила в Энни странное любопытство.