— Случается, — сказал и смутился Иван.
— Тогда милости прошу ко мне…
Лобков широко распахнул дверь. Вошли в сенцы, затем в мастерскую. Огарок свечи освещал верстак. Всюду вразнобой тикали часы.
— Старик Евдокимов лбом колотится, а не видит, кому молится, помешался на вечном двигателе, — запирая ставни изнутри, говорил Лобков. — Воров ныне на Москве поразвелось, только гляди. За часами охотников много. В цене они стали. Бывало, висят одни на башне, и никому надобности нет на себе их таскать али в комнатах устанавливать. Французы моду такую к нам привезли. Теперь вот с топором под головой сплю. Как выкрадут какие-то — хоть в петлю полезай. Деньги ты зря ему дал. Одно безобразие выйдет. Напьется и пойдет на всю ивановскую народ поносить.
Освоился Иван в мастерской. Теперь и часы можно было разглядеть. Одни бронзовые, тонкой литейной работы, другие в футляре красного дерева. Бой мелодичный, точно на струнах играют.
— В Нижнем-то дом свой? — спросил Лобков.
— Мучная торговля у отца…
— Это ладно. При нашем положении трудно без помочи. Вот говорят, Лобков любые часы может починять. Уважение каждому человеку приятно. Только из нега шубу не сошьешь. За шубу-то денежки подавай. Вон от Голицыных привезли часы. Все, почитай, заново сделал, но подойдет к оплате — каждый норовит тебя на почтовых обскакать. Тысячи за такие часы чужеземцам платят, а тебе шиш на постном масле! Потому как ты, Лобков, русский и в тонкой механике ни ухом ни рылом. Теперь в новую столицу, сказывают, все больше заморских мастеров выписывают. Мне тут один присоветовал вывеску заменить. Вместо Лобкова Шульц, говорит, напиши. Бороду сбрей и попивай себе кофею.
Тикали в мастерской Лобкова часы и манили к себе Ивана. Остался бы здесь навсегда. Чинить хитрые механизмы, учиться мастерству. Рассказал Иван о своем житье. Часовщик еще больше подобрел. Полез в печь. Достал чугунок со щами.
Давай похлебаем, что бог послал.
Краюху хлеба разломил мастер пополам, подал деревянную ложку. Иван ел щи, а сам смотрел то на часы, то на токарный станок, который стоял возле окна. Только толкни педаль, натянется лучок — и пойдет станок работать. Все бы, кажется, отдал за такую машину…
Чуть не каждый день заходил Иван к своему новому другу. Насмотрелся на разные часы: и на те, что на стене висят, и на те, что на цепочке носят, и на те, что камины в господских домах украшают. Не таил Лобков от смышленого парня секретов. А как о дороге заговорил Иван, уступил ему мастер по сходной цене инструмент кое-какой. И не было, кажется, по всей Москве счастливее человека, когда Иван держал в руках покупку. Теперь у него была резальная колесная машина, токарный лучковой станок, сверло.
Дело, по которому Михайло Андреевич послал Кулибина в Москву, затянулось. Московское купечество не торопилось с переводом Макарьевской ярмарки в Нижний Новгород, просило погодить. Волокита могла затянуться на долгое время. Иван уговорил Акима возвратиться домой.
…Поднялся полосатый шлагбаум у Рогожской заставы. Забился колокольчик под дугой. Москва осталась позади. И только звон московских колоколов долго еще стоял в ушах.
Довольным возвращался Иван из Москвы. И повидал изрядно, и нужный инструмент приобрел. А главное: знал, что дальше делать. Наслышался от Лобкова об умелых людях. Во Ржеве живет Терентий Иванович Волосков. Умудрился такие часы сделать, которые показывали год, месяц и число, положение солнца и луны и сверх того рассчитывали дни церковных календарных праздников. На Демидовском заводе славится Егор Григорьевич Кузнецов. Молва об умелых людях передавалась по России. Нет, неодинок он, Иван Кулибин, в своих поисках. Москва — большой город, народу всякого тьма. Есть сведущие в делах. На Кузнецком мосту от бойкого человека об академических мастерских прослышал. При Академии наук в Петербурге их работало три: инструментальная, слесарная и оптическая. Были в них новые машины для резания по металлу, и управляли ими настоящие мастера. Удумал при Академии наук Андрей Константинович Нартов, личный токарь Петра Первого, открыть мастерские разных художеств. Царь одобрил проект. Мастерские открылись. Прозывались они с уважением «палатами».
Отсчитывали лошади версты. Покачивалась на облучке широкая спина Акима. Думает Иван про Нартова, про Петра: заботились о художествах. Чудно как-то говорят, что царь Петр сам резцом работал, канделябры вытачивал, узоры на табакерках резал. Не может настоящий человек жить на свете без художеств. Были бы инструменты. Вот получил он, Иван, хоть какой инструмент — жизнь совсем иной стала.