А утром, чуть свет, и мал и велик — все на ногах. Все принарядились. В телеги мечут свежее сено и валятся на него. Сколько шума, сколько веселья!
— Э-ге-гей! — кричат там и тут из телег.
По деревне едут не торопясь, рысцой, а как миновали околицу — пошла потеха. Вскочили мужики на ноги, лихо начали править. Лошади понеслись. А ну, кто первый!
— Выноси, матушка-кормилица!
Хмелюют всей деревней. Берут даже тех, у кого нет своих лошадей. Чем больше таких посадишь на телегу, тем больше тебе от мира уважения.
В облаке пыли, с гиком и посвистом летят подводы к лесу. Сколько в этом удали, молодечества. Забываются все горести и печали. Беда, у кого колесо рассыплется или сбруя подведет, — освищут, осмеют.
Потом девушки и молодицы первыми в лес заходят. Какая-нибудь Настюшка или Марьюшка заведет звонким голосом:
А потом подхватят все хором:
И пойдет тут песня по лесу, птиц всполошит. И любо в тот день заблудиться девушке, чтобы сыскал ее парень. То будет ее суженый.
Поехали хмелевать и Кулибины. Фома Егоров их пригласил. Много работы у Ивана Петровича в мастерской, но не мог он отказать человеку, обидеть его.
Нравится Ивану Петровичу Фома. Найдет какой-нибудь чудный корень в лесу, бежит показывать.
— Ты поглядь только, Петрович, какую благодать природа-матка сотворила, — как есть лебедушка.
На досуге ножичком подчистит, камушком подотрет — и такие славные вещицы получаются, что не налюбуешься. Был для Фомы лес полон чудес, и радовался он всему, будто дитя малое.
На опушке распряг Фома гнедка, стреножил.
— Нам с тобой, Петрович, хмель не рвать и песен не певать. На дальнюю поляну мы с тобой пойдем, покажу я тебе чудо чудное.
Ушла Наталья с молодушками. Слышит Иван ее сильный голос. Давно так не певала. И думает он: сколько скрыто в каждом человеке талантов разных! Вон и Фома: ростом не выдался, силой не похвастается, а есть в нем что-то такое, отчего располагает к себе людей.
Вырезал Фома на берестяном туеске такие узоры, что подобных и художница-зима не выведет. Вот бы перенести их на футляр часов яичной формы. Но разве повторишь неповторимое?
Все дальше и дальше уходит в лес песня. И уже слов не разобрать. Ведет Фома Ивана Петровича в заветные уголки леса.
— Вот, гляди, — говорит Фома, — о трех головах чудовище.
Змеею скручен ствол дерева, и три наплыва под зеленым шатром. Как есть три головы чудовища. В одном наплыве дупло.
— А вон русалочка сидит, — показывает Фома.
Ветерок подхватил ветви плакучей березки, будто волосы. И кажется: спряталась в ветвях красавица, а лес укрывает ее.
Фома опять свое:
— Погляди, Петрович…
И видится Кулибину — за вековым дубом золоторогий Олень. Провел рукой перед глазами — нет, показалось.
Дни в Подновье шли своим чередом. Были они похожи один на другой. В пять утра Иван первым поднимался, обливался у крыльца холодной водой, завтракал и садился за работу. На мельчайших колесах приходилось делать разметку профиля зубьев. Риски нельзя было разглядеть простым глазом. Сгодилось стекло Хурхома, которым он давал прикуривать от солнца. После разметки выпиливали зубья. Не раз предупреждал Иван Петрович своего помощника:
— Оставляй, Алеха, запас по толщине.
При сборке Кулибин собирался доводить каждый зуб в отдельности.
По записям в журнале видно, какими материалами пользовались Иван Петрович с учеником в Подновье: тонкая латунь, жженое олово, чугун, зеленая медь, серебро, сталь русская. Все это обошлось в 136 рублей 92 копейки.
Иногда Иван Петрович делал передышку, чтобы отдохнули глаза. И тогда мечтали о будущих часах.
— Вот закончим часы «яичной фигуры», — говорил Кулибин, — и начнем с тобой, Алеха, планетные — для звездочета. Чтобы был в них полный календарь на целый год. Чтобы показывали месяц, число, день недели, часы, минуты, секунды, движение небесных светил. А еще хорошо для крестьянина календарь сделать с указанием, когда какие работы производить.
— А то они не знают?
— Кто знает, а кто и нет. Да не в этом дело. Не купит крестьянин наши с тобой часы, дороги они. Часовую мануфактуру нужно строить, станки в нее наставить токарные, шлифовальные, таких, как ты, ребят обучить художествам и грамоте, чтоб умные книги могли читать.