— Эй, дядя! — крикнул Хурхом.
Ноги не пошевелились.
— А, черт! — сплюнул Хурхом. — Дрыхнет как убитый.
Хурхом заколотил по чугуну оловянной ложкой.
Ноги на полатях задрыгались, точно отбивались от мух.
— Не тот дергаешь…
Наконец показался голый череп Филимона. Звонарь все понял и сделался злым. Он сполз с полатей, зачерпнул из кадки берестяным черпаком, выпил.
— Ну?
— Дядя Филимон, мы вам пирогов принесли, — заюлил Хурхом.
Звонарь сел на лавку, широко раскинул ноги-жерди.
— С чем пироги-то?
— С требухой, эвон какие жирные! — Хурхом надломил один и проглотил слюну.
Звонарь затолкал в беззубый рот пирог, сделал гримасу.
— Пакость какая-то.
Но пирог исчез, а за ним последовал в утробу и второй.
— Зачем пришли?
— Вон Иван хочет на колоколах играть научиться. Айда, говорит, к дяде Филимону, никто лучше его тилим-бом не умеет.
Филимон заерзал на лавке.
— А кто он есть такой, чтобы о моем художестве судить?
— Иван-то? Отец его лавку мучную имеет, а сам он мельницы строит.
— Ну и дурак! Мельницы и без него построят. Для чего, отрок, бог дал нам уши?
— Чтобы слушать, — быстро сообразил Хурхом.
— Базарную брань тоже можно слушать. Уши нам приставлены для того, — поднял палец Филимон, — чтобы божественную музыку внимать.
— Правильно! — подхватил Хурхом. — Пока мы шли сюда, Иван мне то же самое говорил.
Если бы сорвать тряпки с оконца и пустить дневной свет в грязную лачугу звонаря, увидел бы тогда Филимон краску на лице Ивана, но в сторожке был полумрак, и звонарь принял все за чистую монету. После четвертого пирога хозяин явно подобрел.
— У кого брал эту пакость? — спросил он, облизывая пальцы.
— У тетки Лукерьи, что доводится кумой…
— Мне хоть самому сатане, — перебил Филимон, — а разбойница и есть разбойница. Собачьи потроха в пироги запекла.
«А сам все сожрал», — подумал Хурхом, снова проглотив слюну.
Пироги помогли: пригласил Филимон ребят к заутрене звонить.
…Не спалось в эту ночь Ивану. Экий, поди, чудный механизм там на колокольне. Разобрать бы его и зарисовать каждое колесо, каждую ось, чтоб потом подобие таким часам сделать. Нижегородские часовщики Афанасий Анисимов и Иван Родионов и те из дерева часовые детали вырезают, а на колокольне, верно, из металла литые. Купил Иван на базаре книгу ученую: «Краткое руководство к познанию простых и сложных машин, сочиненное для употребления российского юношества». Так в книге только про железные машины сказано. А где они в Нижнем, железные-то? Одни часы на Рождественской церкви. Вот бы сделать такую машину, которая мельницы крутила, суда толкала, и за надобностью в телегу бы ее можно было запрягать. Хурхом говорит: «Ты голова, Ивашка, все можешь». А отец другого мнения: «Нече баклуши бить, к делу надо приучаться». Растоптал отец сапогами пильную мельницу, да еще высечь посулил. «Вон дубина какая вымахала, а на уме игрушки детские!» Посадил в лавку мукой торговать, но и тут у Ивана без художеств не обошлось. К двери колокольчик подвесил, а сам в закутке пилит да строгает. Как покупатель через порог — тренькает колокольчик. Выбегает Иван, руки о фартук вытирает. «Что прикажете?» От такого треньканья совсем взбеленился отец: «Не лавка, а заблудшая корова!»
Хотел было Иван податься из дома, да Хурхом отговорил: «С голодухи помрешь. Вон Тимоша куда какой ловкач, а и тот после зимы едва ноги волочит? Голод не тетка».
Чуть забылся Иван, петухи заголосили. Рассветная муть за окном. Спустил Иван босые ноги на половик, застегнул до последней пуговицы косоворотку.
Зябко было на улице, и трава росистая. Пока бежал до дома Пятериковых, все ноги промочил. Дом — одно название. Окна в самую землю увязли, крышу зимой истопили. Ребятня в сенцах спала. Иван едва растолкал Хурхома. Долго тот, ничего не понимая, тер кулаками глаза…
Рождественская церковь была построена богатым купцом Георгием Строгановым. Много его барж приходило за лето в Нижний. Из дальних соляных варниц привозили они «белое золото». От богатства и удалась церковь, лучше ее не было ни на Оке, ни на Волге.
Когда Иван с Хурхомом подошли к сторожке, Филимон обливал из ушата свой голый череп.
— А ну, поддайте-ка, отроки, водицы — попросил он, — просветления в голове не имаю.
Три раза Хурхом поднимал из колодца бадейку, пока знаменитый звонарь не сказал: «Буде».
На паперти уже ругались из-за места нищие. Филимон важно прошел к колокольне. У железной двери отвязал от веревочного пояса увесистый ключ. Прежде чем отворить дверь, долго вытирал ноги. Там, наверху, была его святыня.