— Молод ты еще. Часы твои или гляделки матушка где хочешь купить может. Из-под земли ей достанут. А вот похвальный стих попробуй найди… Ей лучшего и не надо.
Не по душе Кулибину такой разговор. Не сочинитель он. Да и выгоды не ищет. Часами он мог простаивать у станков, которые были изготовлены Нартовым. Вот где настоящее художество. Каждая деталь к месту да так чисто сделана, что глаз не оторвешь. И еще была одна особенность у станков: украшены они резьбой по дереву и по металлу. Такой станок хоть в терем, хоть во дворец ставь. Эти художества были близки и понятны Ивану Петровичу.
Оду Екатерине пришлось читать. Костромин с самого приезда предупредил графа Орлова, что у них стихи во хвалу императрицы имеются.
Екатерина слушала оду, слегка кивая головой. Как и в первый раз, похвалила сочинителя. Спросила у Михайла Андреевича о делах торговых.
Потом показывали художества. Костромин сам подал императрице часы «яичной фигуры».
— Я совсем не умею с ними обращаться, — сказала Екатерина.
Орлов легонько подтолкнул Кулибина. Иван Петрович волновался. Нужно было подвинуть стрелки, чтобы в часах началась мистерия и зазвучала музыка. Пальцы не слушались. Екатерина сказала:
— В прошлый раз часы не были совсем готовы. Теперь можно их окончательно показывать?
— Да, ваше величество, часы в полной исправности, — во рту у Ивана Петровича пересохло, говорилось трудно.
Наконец стрелки подвинуты. Минутная приближена к двенадцати. Кулибин положил часы на ладонь Екатерины. И вот створные дверцы на часах распахнулись. И открылся дивный зал, в котором подобие гроба господнего и два стража стоят около него с копьями. Через полминуты появляется ангел, и тут от гроба отваливается камень, стражи падают ниц. Еще через полминуты являются две жены-мироносицы, и с их появлением вызванивается стих.
И сценка и музыка повторяются каждый час!
Екатерина смотрела на мистерию с восхищением.
— Я довольна вами, господин Кулиби…
— Кулибин, — подсказал Орлов.
— Разумеется, — повела бровями Екатерина. — Ку-ли-бин. Распорядитесь, граф, эти часы и приборы поставить в Кунсткамеру. А за усердие наградите преданных мне людей.
Михайло Андреевич упал на колени.
— Матушка-благодетельница, детям, внукам закажем…
Иван Петрович тоже опустился на колени, склонил голову в поклоне.
Принесли на подносе два равных мешочка с деньгами и кружку с золотым барельефом Екатерины.
Один мешочек оказался в руках Кулибина, второй и кружку подарили Костромину.
— Ну все, Ванюша, заживем мы теперь с тобой, — говорил Михайло Андреевич, когда вышли из дворца. — Вон как щедро матушка нам по тысяче отвалила. С такого на лучшем рысаке можно к дому-то подкатить. Покатим, а? Ты гляди, чтобы деньги-то не вырвали. Здесь воров — пропасть. Спрячь под кафтан, к душе поближе.
— Возьмите их, Михайло Андреевич, потом посчитаемся, сколько я вам должен.
— Да ты что? — опешил Костромин. — Нешто я свое не взял? Не дури, Ваня, на что сам жить будешь?
Но Иван Петрович был уже далеко. Ветер полоскал его длиннополый кафтан, такой отличный от петербургской моды.
Михайло Андреевич пожал плечами, сунул за пазуху деньги и, придерживая их рукой, пошел к Адмиралтейству. Там он нанял дешевого извозчика и поехал к Бородулиной. «Скромнее-то оно лучше, — размышлял Костромин, — людей на грех не наведешь». Он был доволен собой, хотя и ничего не сделал для своих единоверцев…
Иван Петрович шел без цели и, как оказался на Семеновском плацу, не помнил. А там бьют барабаны. Строй солдат обступила толпа.
— Что происходит? — спросил Иван Петрович у бородатого мужика в армяке.
— Солдатика учат, — отозвался мужик. — Убег. Дезертир, стало быть. Теперь далече не убежит. Секут как Сидорову козу.
— Почему убежал-то?
Мужик с любопытством посмотрел на Ивана Петровича.
— А ты бы остался? Эвон какой с ангельским терпением нашелся!
— Так засекут…
— Лучше разом конец, чем всю жизнь мучиться.
— Да, да… — рассеянно сказал Иван Петрович, удаляясь от толпы.
Какое-то время еще стучали барабаны. Потом смолкли. Мимо потянулись люди. Кто-то тронул Ивана Петровича за рукав:
— Возьми, заезжий, ножичек, задешево отдам.
На ладони оборванца лежал перочинный ножик. Иван Петрович сразу признал его: это был тот самый, что подарил он когда-то Семену из Усад.
— Где взял? — ухватил Иван Петрович парня за лохмотья.
Оборванец испуганно захлопал глазами.
— Не украл, вот те крест… На нем, гляди, от зубов отметины. Заместо удилов держал он его, вот и не кричал.