Прослышал купец Костромин, что царица неравнодушна к разным диковинным безделушкам, что покупает она в чужих странах за большие деньги картины на полотне, часы с заводными фигурками и книги в золотых переплетах. И решил Костромин потрафить царице, чтобы потом благосклонность от нее иметь. От царской благосклонности могла и корысть для его кармана выйти. «Кто знает, — думал он, — может, я и есть тот человек, который схлопочет охранную грамоту для старообрядцев, тогда имя купца Михайла Костромина будет прославлено по всей Руси, во веки веков не будет ему забвения». Думал он и о золоте, которое потечет к нему из тайной скитской казны. И видел себя Михайло Андреевич самым богатым человеком, богаче заводчиков Демидовых.
Бессонными ночами все обдумал Костромин до мельчайших подробностей. Много слухов шло по Нижнему про золотые руки Ивана Кулибина, что он смастерил часы, которым даже господа дивились. Сам губернатор изволил о нем отозваться похвально. Ходил Михайло Андреевич в лавку Кулибина. Кое-что разведал об Иване. Сто рублей оставил на оборот, великодушно заверив, что отдавать их не к сроку. Выходило, что действительно Иван может делать чудные вещицы. Случай помог Костромину поговорить и с Иваном. Все смертны на земле. Умер торговец мукой Петр Кулибин. Вот и явился Михайло Андреевич в качестве благодетеля. Пособолезновал он молодому Кулибину, не забыв о ста рублях напомнить.
— Ты не поспешай, — успокоил купец, — деньги возвращать. Я и отцу твоему в трудную минуту помогал, и тебя не обижу.
Потрепал Михайло Андреевич молодого Кулибина по плечу.
— Не кручинься. Помогу я тебе. Руки у тебя золотые. На инструмент и разные там обзаведения денег дам…
Несладко жилось в те годы Ивану. Разрывался надвое: и в лавке торговал, и в мастерской работал. Бросить бы торг мукой, но от часов было мало доходов. А семья увеличилась, дети пошли. Хоть и не очень доверял Иван Костромину, но деваться некуда. То ли принимай милость купеческую, то ли бросай любимое дело. И поведал он Михайле Андреевичу о своей задумке — сотворить такие необычайные часы, которые бы музыку играли, и время точное показывали, и внешним видом от других часов отличались.
Купец слушал его и уже думал о том, как он явится в царские палаты. Выйдет к нему навстречу сама Екатерина и спросит: «С чем пожаловал, Михайло Костромин?» Протянет он ей часы на ладони, и будут они сверкать бриллиантами, как звезды в темную ночь. «О, — скажет царица, — ты не простой купец, ты покровитель удивительных художеств, жалую тебя чем только пожелаешь».
— Вот что, — сказал Михайло Андреевич, выслушав Ивана, — вижу, бог дал тебе не только умелые руки, но и светлую голову. Не поскуплюсь ни на какие деньги: быть тому, что ты задумал. Есть у меня дом в Подновье. Харч мой, расходы на инструмент и прочее, что надо, — мое, свечи тоже мои. Год делай, два — покуда не сделаешь.
Вскружилась голова у Ивана. Вот когда он сможет повесить замок на мучной лавке. Правду, видно, говорят: свет не без добрых людей.
…В канун рождества Иван Петрович со своим учеником Алешкой Пятериковым переезжали в Подновье. Скарб был невелик: резальная машина с инструментом да кое-что из домашней утвари. Все поместилось в одни розвальни.
Наталью с детьми решил пока не брать в чужой дом, привезти по теплу.
Справный у Костромина дом в Подновье, из кондовой сосны. Одну из горниц заняли под мастерскую. Верстак под резальную машину сколотили.
Костромин был против Алешки Пятерикова.
— Взял бы в ученики покрепче кого. В этом только и есть одна душа.
— В нашем деле, Михайло Андреевич, душа важнее всего. Не на лесоповал собираемся, — отвечал Иван Петрович.
Часы пока еще были в наметках чертежей. Но и мастер и ученик настолько явно представляли их, что кажется, протяни руку — и возьми их со стола. Между тем Иван Петрович понимал, что потребуется не один год, прежде чем часы можно будет показать людям. Нужно изготовить сотни деталей. И чтобы все они расположились в футляре величиной с утиное яйцо. Кроме того, часы должны играть музыку и показывать сценки мистерии. Иван Петрович на Макарьевской ярмарке видел в балагане подобные сценки, только ангелов, жен-мироносиц и стражей гроба господнего играли люди, а в часах это все будут выполнять автоматические фигурки.
Алексей очень удивился, когда Иван Петрович извлек из короба завернутые в мягкую материю гусли.
— Это зачем?
— Будем мы с тобой, Алеха, музыкантами. Послушай, как звучат струны.
Иван Петрович развернул материю, тронул струны.
— Сядем мы с тобой, Алеха, на крылечко, будем играть и слушать.
Алексей ничего не мог понять: приехали делать часы, а тут эти гусли? Гусляры по базарам да улицам шатаются, подаяния просят.
— Придет время, мы, Алеха, часы с гуслями сотворим. К исходу каждого часа лучшие московские гусельки мелодию играть будут.
За часы не принимались долго. Кулибин вечерами, у свечи, чертил детали на кусочках бумаги, игральных картах, которые отыскались в доме Костромина. Днем занимались приготовлением инструмента. В русской печке сделали подобие горна с поддувалом. Обрабатывали детали для сверлильного станка.
Иногда наезжал Михайло Андреевич, спрашивал:
— Скоро ли на часы поглядеть можно?
— Скоро сделаем, так и смотреть не будете, — отвечал Иван Петрович. — Хотите, лучше я вам на гуслях поиграю?
— Ты чего, Ваня?
— Так ведь часы-то музыку должны играть. Струны в них должны быть, и чтоб звучали они не хуже этих гуслей.
Верит Костромин в Ивана Кулибина — упорный, аккуратный во всем. В отчет расходы до гроша заносит, хоть и надобности в том нет: не жалеет средств на свою затею Михайло Андреевич. С другой стороны, уж больно странно ведет себя: трень-брень гусельки!
Весной приехала Наталья с детьми. У Ивана Петровича с Алексеем больше стало времени для работы, отпала необходимость варить обед. Но за часы все еще не принимались.
Потом Алексей Пятериков поймет всю мудрость пословицы «Семь раз отмерь — один раз отрежь». Никогда не брался Иван Петрович за работу без тщательной подготовки.
Отступила студеная зима. Подули теплые ветры. У изгороди, за баней, нарядно расцвели вербы. Мужики ладили сохи, ребятишки гнали за околицу скотину. В дом к Кулибиным пришел Фрол. Мужик степенный, неторопливый. Кашлянул у порога и, огладив бороду, поклонился.
— Лошадок не прикажете ли огородец вспахать?
— Да, да! — обрадовалась Наталья.
Ей всегда хотелось чем-нибудь помочь мужу. Здесь, в Подновье, она собиралась завести свой огород, чтобы засолить на зиму огурцы, заквасить капусту.
— Спасибо за заботу, Фрол Евсеевич, — сказал Иван Петрович, — даст бог, без лошадок поднимем. На поле они теперь нужнее.
— Стало быть, отказываетесь, — комкая шапку, рассудил Фрол. — Напрасно меня пужаетесь. Хоть на дыбу, хоть в каторгу — слова не вымолвлю.
Когда гость ушел, Иван Петрович расхохотался.
— Фрол Евсеич зря не придет. В Подновье почему-то решили, что привез нас сюда Костромин фальшивые деньги делать. Давай, Алексей — человек божий, за часы приниматься, а то, гляди, за урядником пошлют.
Началась каторжная работа по изготовлению уникальнейших часов, равных которым нет в мире до сего дня.
Много на Руси веселых праздников. Один из них, когда крестьяне хмелевать в лес едут. С вечера начинают водить хороводы девушки:
Нет к тому празднику равнодушных. Холят перед ним лошадей, нашивают бубенцы на сбрую, ленты вплетают в конскую гриву, густо смазывают тележные колеса дегтем.
А утром, чуть свет, и мал и велик — все на ногах. Все принарядились. В телеги мечут свежее сено и валятся на него. Сколько шума, сколько веселья!