— Что за дама? — спросил дядя.
— Не могу вам этого сказать. Впрочем, она не дама, а пока еще девица.
— Та-ак, значит, дело не обошлось без амуров. Отчего же такие тайны? Что за инкогнито? Что это ты вдруг таким жантильным[2] сделался, друг мой? Прежде не водилось за тобой такого обхождения.
— Ах дядюшка! Будто я монстр какой! Вы уж перед ней своих мыслей не выскажете!
— Не выскажу, Василий. Я хоть и стар, а понимание у меня сохранилось. Небось политес мне сам Петр Алексеевич в башку дубиною вкладывал. Такие-то уроки не скоро позабудешь. Только ты сам не вздумай перед девицею набрасывать пудреман[3] и мушки лепить, как баба какая.
— Дядя!
— Да что дядя! Веди свою красотку. Ждать вас буду около полудня.
6
Нарышкин тотчас, как только заручился дядиным согласием, отправил Наташе тайную записочку. Затем же на словах получил ее согласие и в половине двенадцатого следующего дня уже был у Обресковых.
Получив порцию любезностей от Аграфены Ильиничны и воздав ей тем же, вывел он Наталью Петровну на прогулку, усадил в экипаж и, не теряя времени, повез в дом дяди.
Старик вышел сразу, как только доложили ему о приходе племянника. Хозяин и гости церемонно и скованно представились и раскланялись, и тут, подойдя ближе, Семен Петрович разглядел лицо своей гости.
— Мне кажется, будто я уже видел вас, — сказал он. — Странно, однако, ведь мы раньше не встречались, Наталья Петровна.
— Да, меня вы раньше не видели, но знали мою мать.
— Аграфену Ильиничну?
— Нет. — Она близко подошла к Семену Петровичу и почти прошептала ему на ухо: — Наталью Сергеевну Волынскую, жену Волынского Ивана.
При этих словах старик побледнел и отшатнулся от Наташи.
— Нет! Это невозможно!
Василий слов Наташи не слышал, но по тому, как она попыталась скрыть от него свое сообщение, понял, что он тут лишний. Это задело его, но он решил сдержаться и оставить дядю наедине с гостьей.
— Нет, Василий, останься, — заметив его ретираду, попросил Семен Петрович. — Тебе, думаю, можно доверить эту тайну…
Он посмотрел на Наташу:
— Не думал я, что ты жива, дитя. Похоронил и оплакал и мать твою, и тебя уже много лет назад, нет… Не кончились еще ваши злоключения, раз тебе все сделалось известно. Только откуда?
И Наташа поведала о шкатулке, ключах и письме, которое прочла.
— Но я прошу вас! Я пришла сюда, чтобы услышать от вас рассказ о моей матери и об отце. И еще мне нужен совет: что делать дальше? Как поступить?
Семен Петрович посмотрел на племянника, стоявшего у окна и не пришедшего в себя от изумления от столь крутого поворота событий, затем на Наташу.
— Что ж…
Он помолчал, затем сел рядом с ней и взял ее за руку.
— Ты так похожа на свою мать, какой она была в те дни, когда я отвез ее в Италию, — голос его был мягок и спокоен. — И не стоит тебе знать всего. Тайны… они нехороши… Они счастья не приносят… Я вижу, племянник мой без ума от тебя.
Услышав это, Василий покраснел, но смолчал.
— Он хороший мальчик… молчи, молчи! — прикрикнул он на племянника, который порывался что-то сказать. — Выходи за него, и вы будете счастливы. Не повторяй ошибки своей матери. Ты читала ее письмо, знаешь обстоятельства ее жизни, изложенные ею самой. Разве мало тебе этого?
— Я все понимаю… Но… — Наташа была смущена.
Она не знала, как признаться в том, что Василий ей нравится, но любви к нему нет в ее сердце. Отринув смущение, девушка вновь задала тот главный вопрос, ради которого явилась сюда:
— Я хочу узнать все о моей матери. В ее послании прямо так и говорится, что, если я хочу все узнать, я должна обратиться к вам. И вы все расскажете мне. А еще…
— Что?
— Я хочу спросить… Только вы не серчайте на меня, пожалуйста. — Она умоляюще посмотрела на него.
— Конечно. — Семен Петрович ласково улыбнулся. — Спрашивай.
— Почему вы не вернулись в Италию? К… к ней?..
— Не по своей воле, детка… Не по своей… Вот послушай… А ты, Василий, присядь-ка тут рядом и тоже послушай. Тебе это может полезным быть.
Только вернулся я из Италии, не успел и в дом войти, как тут же на улице остановлен был «словом и делом». Меня скрутили, отвели в Тайную канцелярию. Позже уже узнал я, что наветил на меня Волынский Артемий. Уж как он прознал о нашем с Натальей сговоре — мне то не ведомо. Но оказался я в узилище. Уж как там с нами говорили, что делали… Мучения свои описывать не стану, а только знайте, мало кто там выдерживал. Уж на что люди крепкие, а и то ломались.