Ах, хорошо! Придя домой, Наташа побежала к себе, упала на кровать и зашептала: ах, хорошо…
— Ах, хорошо! — крикнула она во весь голос.
— Да что хорошо-то? — мать, улыбаясь, вошла в комнату.
— Да все…
Аграфена Ильинична улыбнулась:
— Видела я, на кого ты смотрела…
— Да? — Наташа в смущении вспыхнула и опустила глаза.
— Красавец. — Женщина смущенно улыбнулась, потупив глаза.
— Мама! До чего же он хорош и любезен!
— Да ты почем знаешь, что он еще и любезен?
— Ты помнишь, как мы с Феклушей в лавку ходили? Так он там был. Я на него взглянула. — Наташа засмеялась и спрятала лицо в ладонях. — Ах, мама! Я платок уронила, а он этак улыбнулся, поднял его и с поклоном мне протянул. А потом — я видела! — он шел за нами! И в церкви на каждой вечерне его вижу. И как же хорошо, что это все я могу вам рассказать и вы меня не упрекаете!
— Я себя упрекаю, Наташа. Нехорошо это, и Бог меня накажет. Да и тебе нехорошо, что я так попустительствую и все тебе дозволяю. Неприлично вот так о мужчинах думать, да еще о таких, про которых мы ничего не знаем! Ты уже невеста… — Аграфена Ильинична погладила дочь по голове. — Тебе жених нужен… Тебя бы в Петербург отвезти, к отцу…
Сказала — как в воду глядела. Тем же летом Аграфена Ильинична получила, посланное с оказией мужем ее из Петербурга, письмо.
Как-то раз императрица, прискучив многими развлечениями, начала разговор с придворными. Обратившись к Обрескову, она ему заметила, что нехорошо держать жену в отдалении от двора, и почти приказала доставить ее в Петербург, дабы как можно скорее с ней познакомиться.
Срочно послал Обресков письмо к жене, приказав ей нимало не медля отправляться ко двору и взять с собой шестнадцатилетнюю Наташу. Суматошные сборы, при которых постоянно то и дело что-то забывали, закончились радостной погрузкой багажа в карету, знававшую лучшие времена.
Наташа радовалась поездке, и одно только не давало ей покоя: черные офицерские глаза, обладатель коих, видимо, больше никогда не встретится ей. Сомнения тревожили и Аграфену Ильиничну: как-то там все сложится в столице и при дворе? Как примет муж? Да мало ли опасений есть у женщины, когда она чувствует, что жизнь ее вот-вот изменится?
Так, с трепетом в сердце и надеждами в душе обе женщины проделали путь из старой столицы в новую, потратив на него без малого шесть дней.
— Друг любезный, изволь сейчас же заняться своими туалетами и туалетами для Наташи.
— К чему такая спешка? — робко спросила Аграфена Ильинична. Она уж и не рада была тому, что муж призвал ее к себе.
— К тому, что послезавтра я представлю вас ко двору, императрица желает вас видеть. В таких платьях вы явиться там не можете. А то опозорюсь я с вами на веки вечные! — Петр Николаевич в сердцах вскочил и забегал по комнате. — Все одни заботы! О тебе, о Павле, о Наташе! Да еще служба дворцовая…
— Петр Николаевич, да ведь мы можем уехать с Наташей…
— То есть как уехать? Ты думай, что говоришь! Уехать! Да кто тебе это позволит!
— Как это — кто позволит?
— О-о! — Петр Николаевич остановился и глянул на жену.
— Аграфена Ильинична, — начал он. — Ты в столице не жила, обычаев не знаешь, по придворному ступить не умеешь. Если ты теперь уедешь, то императрица воспримет это как оскорбление, и нам всем не поздоровится.
— Да как же императрица? — удивилась простодушная женщина. — Откуда она про меня может знать? Она же не видела меня никогда?
— Ох, и дура ты у меня, жена. Меня — то она знает! И тебя я сюда выписал только оттого, что она мне приказала. Хочу, говорит, жену твою у себя видеть. И все тут! Уперлась, — пробормотал уже тише Обресков. — Тьфу, бабы… Так что собирайся. И Наталью наряди, а то не пристало мне женщин своих оборванками держать. Стыдно! Да, и пригласить кого-нибудь надобно, чтоб обучил вас манерам да поклонам, а не то сраму не оберешься…
2
На придворный маскарад прибыла целая толпа, разряженная самым фантастическим и богатым образом. Обресковы тоже были там. Петр Николаевич был наряжен сарацином, супруга его была в простом домино, а Наташа была одета в русском стиле.