- Не вижу разницы.
- Ну, как же, батенька? Вот, например, богомол прикинулся веточкой, безобидная змейка – ядовитым аспидом, у бабочки на крыльях рисунок глаз, муха разрисована под осу, опоссум прикинулся трупом – всё это примеры хитрости, создающие ложный результат работы системы распознавания, и именно за счёт этого правильно работающий механизм связи понятий даёт неправильный, желаемый для хитреца прогноз.
Понятно? Хитрость – это создание параметрических искажений, вызывающих ошибку в работе системы распознавания образов. И это срабатывает только потому, что вся остальная модель работает правильно. Допустим, окраска молочной неядовитой змеи копирует окраску кораллового аспида. Правильно работающая модель какого-нибудь хищника ошибочно относит молочную змею к разряду крайне ядовитых змей и предсказывает большие проблемы при нападении на неё.
- А вот, например, львы охотятся: одни прячутся, другие загоняют стадо. Это хитрость или обман?
- Это обман в виде хитрости, а не в виде вранья. Спрятавшиеся создают сбой в системе распознавания так, что в этом направлении львов как бы нет. Типичная хитрость. Враньё – вещь принципиально отличная. Враньё – это неправильная работа системы понятий и их связей. Уже отсюда следует, что такое возможно только для языковой модели, поскольку для создания сбоя в работе этой системы она должна быть отделена от восприятия: движение по этой структуре не должно на каждом шагу требовать актов восприятия. В противном случае враньё будет невозможно. Есть ещё более изощрённые формы вранья. Это, например, обман на мотиве. Говорящий излагает всё правильно, факты не искажает, следствия верные. Но вот почему он это говорит? Здесь обман. Это тоже свойство языковой модели. Однако, мы отвлеклись. Вернёмся к нашему малышу. Так вот, он сначала научился хитрить, а потом врать. Следующий этап – эпохальное событие: он стал понимать юмор и рассмеялся от первого анекдота. Думаю, ему где-то лет пять-шесть.
- Я опять, наверное, не в тему, но животные тоже умеют смеяться, - упёрся Дорожная Пыль.
- Ну, конечно же. Животные умеют радоваться и даже смеяться. Но юмор – это эксклюзив языковой модели. Юмор – это дополнительный источник радости и смеха, которого нет у животных. Для того чтобы понять юмор, надо уже уметь врать.
- ???
- Да-да! Что вы на меня так смотрите? Знаете, как устроен стандартный анекдот? Несколько раз, обычно три, настойчиво фиксируется ситуация и её возможное развитие, причём так, что у слушателя формируется устойчивый языковой прогноз. Собственно начало хорошего анекдота и призвано создать этот прогноз. Потом вдруг неожиданно оказывается, что из этих же посылок следует совсем другое, парадоксальное, но то же нормальное следствие. Это расхождение и вызывает смех. Что здесь важно? Для того, чтобы создать ложный прогноз и потом осознать его ложность, говорящий и слушающий должны уметь врать. Это необходимое, но не достаточное условие юмора. Достаточное условие создаёт появившийся новый элемент – критическая функция. Критическая функция – это умение сравнивать прогноз и то, как на самом деле. Критическая функция – это начало моста в обратную сторону от языковой модели к классификационной, потому что «как на самом деле» - это возврат обратно к восприятию.
- Знаете, мне в жизни не раз встречались люди, у которых было плохо с восприятием юмора. Почти всегда они были не совсем психически здоровы.
- Согласен. Я, конечно, не врач, но должен отметить, что шизофреники часто имеют прекрасную языковую модель, замечательно ею пользуются, но имеют нарушения критической функции. Им сложно оценить правдивость прогнозов своей языковой модели. Лучший способ это выявить - потравить анекдоты. Ладно, продолжим.
Ребенок сформировал языковую модель, и появился внутренний диалог. Теперь он может двигаться в этой модели без восприятия мира. Все говорят ему, какой он хороший, необычный, и его внутренний диалог ускоренно формирует личность. Модель мира развивается, развивается и движение от восприятия к языку и, главное, движение от языка обратно к образам. В этом трудном процессе важную роль играют страшилки. Вы знаете, что дети их особенно любят? Хорошая страшилка своей эмоциональностью стимулирует развитие движения от словесного прогноза к образам. Собственно, ведь сами образы и пугают. Не слова же? Это очень важный процесс. Он завершается тогда, когда ребёнок полностью осваивает создание образов под влиянием речи. Это видно по тому, что вдруг ребёнок начинает с удовольствием читать. Я думаю, ему восемь-десять лет. Ему становится интересно читать, потому что он умеет из речи создавать образы и ситуации в голове. Для этого его модель должна быть достаточно развитой, а механизм возврата от речи к образам должен окончательно сформироваться. В это время лучшее чтение – это хорошая фантастика: много необычных образов, стимулирующих завершение процесса. К четырнадцати годам внутренний диалог завершает формирование личности, и субъект в целом готов.
- А что потом? Потом ничего не происходит?
- Ну, почему же? Его модель развивается, оттачивается. Появляются специальные научные модели. Он учится наукообразию и прочей ерунде.
- Какому наукообразию? Зачем он учится ему?
- Это не все делают, только некоторые. Ещё один вид вранья для взрослых. Это делается так. В речи одни имена понятий заменяются на другие. У слушателя создается впечатление, что это другие понятия и, следовательно, несколько другие отношения лежат в основе модели. Возникает сомнение в адекватности своей модели тому, о чём говорит хитрец. Короче говоря, возникает неуверенность, которая обезоруживает слушателя. После этого фразы «вы ничего не понимаете в этом», «как, вы даже этого не знаете» и подобные им становятся успешными и завершают разгром. Ну, да ладно. Этим долго не продержишься. В конце концов слушатель поймёт, что под словом дискурс подразумевается обычный разговор.
- А дальше? Как дальше развивается?
- А что дальше? Дальше старость. Модель огромная, дефекты накапливаются, физиология слабеет. Первое, что не выдерживает напора времени – всё чужеродное, а именно, языковая модель. Она отслаивается от классификационной модели. Это выражается в том, что люди забывают слова. Дело не совсем в памяти. Они знают, какое слово им надо, могут объяснить это, но самого слова не помнят. Иначе говоря, классификационная модель работает как часы, а языковая начинает давать сбои.
- Да, интересная история, - задумчиво произнёс Дорожная Пыль. – И всё же главная задача мышления выполняется: мы предсказываем поведение объектов даже без слов.
- Возможно, вы удивитесь, но главная созидательная задача мышления человека не эта. Задача предсказания – это вопрос выживания; и решается он одинаково всеми владельцами классификационной модели. Но человек идёт дальше. Его не просто интересует прогноз. Он хочет сделать так, чтобы данные отношения были там, где ему нужно. Он хочет созидать, созидать отношения. Он хочет быть подобен Господу. Даже в отсутствии языка созидательная функция отличает человека от животных. Язык здесь не причём. Для созидания человек использует оборот причин и следствий.