Выбрать главу

На близлежащем от Пожвенского завода Елизаветопожвенском заводе, устроенном на той же реке Пожеве в 1798 году и имеющем в себе четыре кричные горна, получается железа полосового, сортового и листового до 50.000 пудов в год. Оба эти завода имеют 104.300 десятин леса, из которого жгут уголь. Впрочем, здесь заботятся и об отыскании каменного угля. Еще в 1820 году в Кизеловских дачах Лазаревых и Всеволожского был найден каменный уголь. Тогда в одну весну на берегу Косвы и близ Губахинской пристани было добыто его до 7.000 пудов на глубине 5 сажен. Он найден хорошим и весьма удобным для производства работ, но, по незнанию, как обрабатывать и как употреблять его, добывание его было остановлено. После того находили еще в разных местах около Кизеловских дач каменный уголь, испытывали его, разлагали, но не ввели в употребление.

VI. Дорога к Чермазскому заводу. — Пермяки. — Чермазский завод

…Ночь была прелестная. Я не назову ее итальянскою, — нет, в изнеженной Италии не знают таких ночей. Это была ночь севера, ночь, прекрасная по-своему, очаровательная только для питомца снегов и морозов. Несмотря на то, что это было в конце июля месяца, холод постепенно увеличивался и заставил меня приокутаться. Я прилег: тихое качанье долгуши, монотонный звон колокольчика и холод клонили меня ко сну. Я начал засыпать, вдруг слышу: молчаливый до тех пор ямщик наш звонким голосом запел заунывно:

Аэ да мамё оз любитё, Соэ да вонё оз радэйтё — Боста мэ, боста ноп сё, Боста мэ, боста бёд сё, Муна мэ, муна кузь туй кузя, Воа мэ, воа сёд вёршэрё, Вашка мэ, вашка ыжить кёз сё, Кая мэ, кая ыжить кёз вылыз, Визета мэ, визета ыжить вонёз.

То-есть:

Отец и мать не любят, Сестра и брат не уважают (меня) — Возьму я, возьму котомочку, Возьму я, возьму дубиночку, Пойду я, пойду по долгой дороге, Буду я, буду в черном лесу, Ударю я, ударю в большую елку, Взлезу я, взлезу на верхушку елки, Увижу я, увижу я большого брата.

— Что это за тарабарская песня? — спросил меня мой путевой товарищ. — Если я не ошибаюсь, так этот ямщик вязниковец и пел офеньскую песню.

Не думаю — отвечал я: — язык офеньский составлен по формам русского, а в его песне грамматика, кажется, своя… Ты не русский? — спросил я певца.

— Пермяк, батюшка.

Прекрасно! Так вот пермячский язык, а я слышал от многих, что пермяки забыли язык свой и говорят по-русски. Принять к сведению и на станции попросить его, чтобы он продиктовал свою песню! Теперь же не до расспросов — ветер свежел, и мне становилось очень холодно. Я окутался сколько было возможно и, дрожа всем телом, засыпал под шум леса, под звон колокольчика и под звуки пермячской песни:

Ульдёрас миё сёд вёрас вэтлымё, Ту и с дырьян сёд ягёд ёктымё, Тусэн мёдём босьталым да сёим, Вэс боршикинёй, батюшко! Ты вужеттан, вужеттан мёнэ Мёдла пёлас кэдраыс сулалё — Кэдра ултес кроватяс шогмисё, Кроватяс ныл да зон куйлоны Ныя гусэн мыйкё баитынё Мёнэ сэтшэ жэ корэны…

То-есть:

Под лес мы черный ходили, Туисы полны черных ягод набрали, По ягодке одной собирали и съедали. Добрый перевозчик, батюшка — Ты перевези, перевези меня. На той стороне (реки) кедр стоит, Под кедром кровать поставлена, На кровати девица и молодец сидят, Они тихонько между собою разговаривают, Меня к себе же зовут…