жил мне сразу две работы — матросом на гидрографическое судно «Вега» и грузчиком в порт. Однако, чтобы оформиться на работу, требовался паспорт. Бориндо заверил меня: — Паспорт тебе получить нетрудно. — И написал записку начальнику милиции. Я знал, что для получения паспорта мне должно быть не менее шестнадцати лет, и я заблаговременно исправил на моем единственном официальном документе, комсомольском билете, 1931-й год рождения на 1930-й, что оказалось совсем нетрудно. Где-то на окраине портового поселка эскимос Альпрахтын сделал мне несколько фотографий. С ними я и отправился в местную милицию. Начальник сидел в том же здании, где располагалось управление порта и другие службы, и он принял меня ласково и даже излишне шумно. Он всячески приветствовал мое желание получить советский паспорт и даже порассуждал на эту тему, сказав, что в нашей стране человек без паспорта не может считаться полноценным советским человеком. Он протянул мне листок бумаги и сказал, что это анкета, где я должен заполнить нужные параграфы. Это заняло у меня буквально несколько минут. Быстро пробежав глазами анкету, начальник милиции вдруг сделал строгое лицо и спросил: — А где имя и отчество? Я замялся. Мне было почему-то неловко признаваться в том, что у меня нет ни имени ни отчества. — Как это — нет? — заволновался начальник. — Как тебя зовут? Рытхэу? И все? Больше ничего? Так дело не пойдет, — серьезно и строго произнес начальник милиции. — У каждого советского человека должны быть и имя и отчество. Он достал бланк новенького паспорта, раскрыл его и показал: — Вот, видишь графы — имя и отчество… Они не могут быть пустыми. А потом, что это за манера — одно имя? Одно имя бывает только у собак или царственных особ. Например, мою собачку зовут Пыжик, а последнего русского царя звали просто Николай. Правда, у него был номер — второй. А у тебя даже номера нет! — Где же я возьму имя и отчество? — растерянно пробормотал я. — И номер… — Думай! — многозначительно намекнул начальник милиции и надел на голову форменную фуражку. — Как, значит, появятся они у тебя — имя и отчество, — приходи и в один миг оформим тебе наш советский паспорт! На другом берегу бухты Провидения, на полярной станции, работал мой давний знакомый по Уэлену метеоролог Юрий Сергеевич. Иногда я заходил к нему в гости, часто советовался с ним по всяким житейским делам. Я и направился к нему и выложил перед ним суть проблемы с паспортом. — Так, где же взять тебе имя и отчество? — озадачился Юрий Сергеевич. И тут у меня возникла идея: — А если я возьму ваши имя и отчество? Юрий Сергеевич долго думал, потом расхохотался и сказал: — А что? Хорошая идея! Мне не жалко! — Правда? — обрадовался я. — Вот только какая загвоздка: наверное, надо дать какую-нибудь расписку, — засомневался Юрий Сергеевич. — Если надо — дам! Широкой души был человек — Юрий Сергеевич! На следующий день я уверенным шагом вошел в кабинет начальника милиции бухты Провидения и заявил: — Я вспомнил: меня зовут Юрий Сергеевич Рытхэу! — Ну вот! — удовлетворенно произнес начальник милиции и достал новенький, еще не заполненный паспорт. — Так и запишем: Юрий Сергеевич Рытхэу, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, уроженец села Уэлен Чукотского района. Милиционер писал медленно, старательно, макая перо в бутылочку со специальной тушью, иногда высовывая кончик розового языка. — Поздравляю, гражданин Юрий Сергеевич Рытхэу! — торжественно произнес он, вручая мне паспорт. — Живи! Вот так и живу всю жизнь — Юрий Сергеевич Рытхэу. К КАЛЬСОНЫ элгыконагтэ Соответствующего слова в чукотском языке нет по той простой причине, что эта деталь одежды полностью отсутствовала у нашего народа и не считалась необходимой. Но с тех пор как у нас появились тангитаны- коммунисты, проводники новой жизни и нового мировоззрения, одетые во все матерчатое, новая одежда в какой-то степени стала симво лом грядущего светлого мира, в котором простой чукча мог стать вровень с самым образованным и умным тангитаном. Самым простым для достижения этой цели была одежда: казалось, оденься во все матерчатое, и хотя бы внешне ты будешь сильно походить на тангитана-коммуниста, вестника будущей, счастливой жизни. Но лично для меня эта цель была невообразимо далеко, в туманном будущем, за пределами нашей школы, нашего Уэлена. И вдруг случилось почти чудо: по результатам моего первого года обучения в уэленской неполной средней школе я оказался в числе лучших учеников и был премирован не только похвальной грамотой, но и поездкой в пионерский лагерь в залив Кытрын, на культбазу, в специально построенный образцовый поселок, где не было ни одной яранги. В своем месте я расскажу поподробнее про эту культбазу, она этого заслуживает. Мама сшила мне новую летнюю кухлянку и нерпичьи штаны. В Кытрын мы плыли на кожаной байдаре мимо скалы Сенлун и эскимосского селения Наукан, где жили мои родичи по материнской линии. Мимо нас проносились утиные стаи, бакланы степенно и важно держали направление на неведомые нам острова, иногда по курсу возникали стада моржей, а китовые фонтаны сопровождали нас на всем пути от Уэлена до залива Кытрын. Мысли мои были далеки от всего этого привычного окружения. Было не только любопытно, но и тревожно. Почему-то я больше всего опасался кровати. Мне казалось, что я среди ночи непременно свалюсь с этой высокой тангитанской подставки для сна. Культбаза показалась сразу, как только наша байдара обогнула Нунямский мыс, на высоком берегу которого стояли несколько яранг. За мысом простирался обширный залив с удивительно спокойной водой, взрезаемой лишь шумным фонтаном одинокого кита. Мы причалили к галечному берегу, и тут нас сразу удивили две железные полосы, которые уходили вдаль, к стоящим двумя стройными рядами деревянным домам. Это оказалась местная железная дорога. По ней со звоном катилась на колесах тележка, и на краю ее сидел худой черноватый тангитан. Он оказался пионервожатым, человеком, приставленным к нам, диким представителям северного побережья Чукотского полуострова. Он погрузил наши нехитрые вещички на тележку. Мне очень хотелось проехать на этой необыкновенной железной нарте, но пионервожатый сделал знак следовать за ним, сам же взгромоздился прямо на наши пожитки. Мы бежали вслед за резво катящейся тележкой, успевая оглядываться, осматриваться в этом необыкновенном поселке. Я мысленно представлял, что в светлом будущем, обещанном коммунистами, мой родной Уэлен будет выглядеть именно так и ряды деревянных домов выстроятся вдоль галечной косы от утеса Энмын-Еппын до Тэпкэна, за которым стояла полярная метеорологическая станция. Первым делом мы направились в баню. В предбаннике, в котором чуялась теплая сырость, нас заставили раздеться и аккуратно сложить собственную одежду в специально приготовленные, чисто вымытые мешки из-под американской муки. Вместо нашей привычной меховой одежды для нас были сложены кучки самой настоящей матерчатой тангитанской одежды. Неужели моя фантастическая мечта сбылась — я буду как настоящий тангитан, во всем матерчатом, и даже вместо нерпичьих торбазов на моих ногах будут настоящие ботинки со шнурками! После бани, легкий и как будто ставший сам себе чужим, я первым выскочил в предбанник и принялся торопливо натягивать на себя новый наряд, словно боясь, что кто-то передумает, отнимет все это богатство… Я оказался первым, но тут меня ожидало страшное разочарование. Оглядев меня, пионервожатый засмеялся: — Ты чего так вырядился? Кальсоны поверх натянул! Мне казалось, что эти белые штаны с завязками внизу как раз и были предназначены, чтобы их носить снаружи, на виду. Ведь это так красиво! Одеваясь, я воображал, что вот приплыву в Уэлен, а на берегу среди встречающих мама. Она сразу узнает меня в белых, нарядных штанах и закричит издали: — Сынок, какой ты красивый стал! Как настоящий тангитан! Под смех пионервожатого и других ребят мне пришлось переодеваться, натягивать черные штаны из грубой, как нерпичья кожа, материи. Мы сложили свою старую одежду в мешки, и началась наша пионерская жизнь под звук горна и грохот барабана. Мы ходили строем по тундре, по единственной улице культбазы, выучили несколько песен и громко горланили, пугая собак. Новая жизнь в новом селении быстро наскучила мне, и я затосковал. Грезил о своем родном Уэлене, о тундре за лагуной и даже о своей исконной пище. Иногда я убегал в ярангу местного аборигена Пакайки, которая располагалась прямо на мысе Кытрыткын, хватал кусок моржового мяса, копальхена, и жадно жевал. Пакайка когда-то считался владельцем всего здешнего побережья, и его личные охотничьи угодья простирались вокруг глубоко вдающейся в материк бухты. Но теперь он считался врагом советской власти, и поговаривали, что в скором времени его арестуют и посадят в сумеречный дом. Все чаще мне снился родной Уэлен, все чаще я воображал, как я схожу с байдары, весь в матерчатом, и мама протягивает ко мне руки и говорит: — Какой ты красивый, сынок! Наконец за нами приплыла большая кожаная байдара. Нас повели на прощание в баню. Я мылся с удовольствием, сознавая, что когда еще придется вот так тщательно скоблить свою кожу, мыть голову… В предбаннике на месте аккуратно сложенной тангитанской одежды каждого из нас ждал мешок со старым нарядом, в котором мы прибыли сюда из родного селения. Тангитанской одежды не было.