В
ВОР тульыльын
Воровство среди луоравэтланов считалось одним из самых низких пороков, и чело век, пойманный за этим постыдным делом, получал пожизненное клеймо, которое уже ничем нельзя смыть. Так, весьма почтенная семья из Уэлена, один из членов которой лишь подозревался в воровстве, вынуждена была в полном составе переселиться в отдаленное стойбище на побережье Ледовитого океана. Я еще помню время, когда двери не только яранг, но и немногочисленных деревянных домов тангитанских жителей в нашем селении не имели никаких запоров, а сторожем продовольственных складов торговой базы был назначен слепой сказитель Йок. Вообще-то стянуть что-нибудь у тангитана не считалось уж очень большим грехом. Совершенно другое дело — у своего соплеменника! Но если тангитан поручал что-то охранять луоравэтлану, то в данном случае он мог быть совершенно спокоен за сохранность. Во время войны, когда ощущалась нехватка во всем, мои соплеменники особенно страдали от нехватки табака. И случилось так, что моему отчиму было поручено отвезти из склада полярной станции в районный центр Кытрын огромный мешок махорки. На нем никаких особых печатей не было, мешок был перевязан обыкновенной бечевкой. Ни отчиму, никому другому и в голову не пришло развязать бечевку и отсыпать малую толику драгоценного курева. Мешок хранился в нашей яранге — погода не позволяла сразу отправляться в путь. Отчим подкладывал его под голову вместо подушки. Единственное, что дозволялось гостям, — понюхать сверху мешок. Люди с шумом вбирали в себя табачный аромат и стонали от неутоленной тоски по куреву. Обычно после штормовой погоды на берег уэленской косы волнами выбрасывало немалое количество разнообразного дерева — от оторванной двери до целых бревен. Эта добыча принадлежала тому, кто первым обнаруживал нечаянный дар моря. Чтобы обозначить, что кусок дерева или бревно уже имеют хозяина, достаточно было положить на него камешек, и уже после этого никому не приходило в голову присвоить добычу. Воровство стало появляться уже позже, в послевоенное время, во времена тотальной нехватки всего. Поначалу воровали спиртное. Забирались в какой-нибудь склад, магазин и либо напивались на месте, либо брали с собой столько, сколько могли унести. Пожалуй, спиртное и было главным объектом хищения. Вдруг тангитаны, главным образом женщины, стали замечать, что разного рода парфюмерия стала быстро истощаться: ее попросту выпивали те, кто страдал утренним похмельным синдромом. И все же воровство продолжало считаться позорным делом. Наиболее постыдным считалось вынуть из чужого капкана попавшегося туда пушного зверя. Такое становилось довольно скоро известным и каралось более всего всеобщим презрением, так как физических наказаний мои соплеменники по отношению к своим не признавали. Несмотря на то что понятие частной собственности в современном смысле у нашего народа не существовало, чужая собственность уважалась достаточно строго и охранялась общественным мнением гораздо более строго, чем сторожами и охранными структурами. Воровство мне стало встречаться с того времени, когда я покинул свой родной Уэлен и отправился в долгий путь в Ленинградский университет. Я провел два года в анадырском педагогическом училище, в окружном центре, где все запиралось и охранялось. Здесь не могло быть и речи, чтобы можно было запросто зайти в дом. Воровство здесь процветало. Брали в основном рыбу, которую вялили под крышей на солнце. По ночам по улицам Анадыря ходили ушлые ребята и острыми лезвиями, насаженными на длинные палки, срезали балыки и юколу. В первые послевоенные годы было голодновато, и главной целью было добыть еду. Мы, студенты анадырского педагогического училища, питались в столовой, и хотя еда наша была довольно скудной, все же это было гарантированной пищей. Для пополнения нашего рациона мы все лето ловили рыбу на отведенном нам участке за старым казацким кладбищем и запасали достаточно рыбы не только для собственного пропитания, но и для нашей собачьей упряжки. Зимой кто-то повадился вскрывать нашу кухню и похищать оттуда продукты. От этого, конечно, наши порции уменьшались. Сначала грешили на нашу повариху, но она оказалась в этом отношении женщиной честной. Воровал продукты кто-то из наших студентов. Исчезали в основном хлеб, масло, сахар — все, что можно было немедленно съесть. Мы устраивали засады в надежде поймать похитителя, но безуспешно. На какое-то время воровство затихало. Но потом возобновлялось. При этом замок, на который запиралась дверь кухни, оставался нетронутым. Тогда директор нашего училища нашел, как ему казалось, остроумный выход. Он отдал нам ключ от кухни и заявил, что отныне мы сами будем отвечать за сохранность продуктов. Какое-то время и впрямь было тихо. Однажды мы вечером сидели в одной из комнат общежития, которое располагалось в этом же здании, что и наша столовая, и играли в карты. Кому-то захотелось пить. Свежая вода была на кухне, в большом котле, вмазанном в плиту. А в тот вечер я был держателем кухонного ключа и ответственным за сохранность хранящихся продуктов. Мы открыли дверь в теплую кухню — большая плита держала тепло до самого утра. С удовольствием глотая талую снежную воду, я вдруг почувствовал что- то необычное. В кухне находился явно кто-то еще, но мы его не видели. Осторожно обойдя большую плиту, я увидел согнувшуюся фигурку студента первого курса, науканского эскимоса Тагроя. В одной руке он держал большой желтый шмат сливочного масла, в другой — початую буханку белого хлеба. Сквозь крепко сжатые пальцы уже текло растаявшее масло. Тагрой поднял на меня глаза. Я вздрогнул: у него были самые что ни на есть собачьи глаза в ожидании удара! — Что ты тут делаешь! — закричал я, стараясь придать своему голосу предельную строгость и гнев. — Калява палит, — тихо простонал Тагрой и зарыдал. — Голова болит. Не знаю, что сделалось у меня в душе, но я сам был готов заплакать. Я отобрал хлеб и масло у Тагроя, нашел большой острый нож и, нарезав несколько кусков, щедро намазал их сливочным маслом. Мы с наслаждением съели незапланированный ужин, и я попросил Тагроя рассказать, как он проник на кухню, не повредив замка. — Через дырку, — пояснил Тагрой и показал небольшое отверстие в стене, через которое повариха подавала нам еду. Оно было настолько мало, что трудно было поверить, что через него можно пролезть. Тонким длинным лезвием охотничьего ножа Тагрой отжал планку запора со стороны кухни и принялся буквально ввинчиваться в дырку. На это у него ушло не больше двух минут. Кто-то из нас попробовал повторить его действия, но безуспешно. На следующее утро я отдал ключ от кухни директору школы и сознался в групповом хищении масла и хлеба. Директор вздохнул и вдруг тихо произнес: — Что-то голова у меня болит… ВОРОН вэтлы, валвинын Эта птица относится к редким животным, которые не покидают на зиму арктические тундры, горы и побережье. Большая черная птица отчетливо выделяется на белом снежном поле, и ее сухое и резкое карканье порой единственный звук, который нарушает белую тишину. Время от времени она перелетает на другое место, низко стелясь над отполированными ураганами сугробами, и садится где-нибудь на возвышение, посматривая вокруг. Охотится ворон зимой на тундровых мышей-леммингов, кормится у выложенных для приманки на п