Ребята просят, и он сдается:
— Ладно, загадывайте.
Эрдэни торопливо произносит:
— Мала чашка, да вкусна кашка.
Все смотрят на Даржая. Тот старается выразить на лице полнейшее равнодушие и коротко бросает:
— Орех.
Ребята разочарованы, а Даржай смеется.
— Я один побил пятерых. Будь вас десять, даже пятнадцать, все равно вам не вспомнить загадки, которую бы я не знал.
Бахвальство Даржая раздражает Доржи. Он ведь не кичится, что знает много улигеров. Загадать бы такую загадку, чтобы Даржай рот разинул… А Даржай заносчиво спрашивает:
— Все? Можно продавать?
— Погоди.
— Пусть продает.
— Стойте, еще одна загадка…
Все смотрят на Аламжи.
— Ну?
— Вчера дошел бы до Тужи, а сегодня до Мунгута, но помешали три дорожных черта.
Даржай отмахивается от загадки, как от назойливой мухи:
— Это у лошади путы на трех ногах.
Ребята молчат.
— Продаю.
— Ну и продавай. Подумаешь…
И Даржай начал «продавать». Ребята зажали уши ладонями, но монотонный голос Даржая все равно слышен:
— Продаю мальчиков-неудачников, халатом закрытых, жилами сшитых… Хромой старухе продаю, слепому старику продаю. Платите чашкой муки, горстью зерна, щепоткой соли, заваркой чая, граблями беззубыми, косою сломанной. Платите ножом ржавым, наперстком дырявым, иглой поломанной, пятаком стертым… Они дороже не стоят.
Хоть это и игра, а ребятам обидно и стыдно до слез. Хорошо еще, что они не в улусе, никто не слышит. Даржай бормочет свое:
— Продаю ребят недогадливых, бестолковых, в бабки не играющих, загадки не знающих…
«Как его остановить?» беспокойно думает Доржи. Неожиданно он вспоминает загадку и кричит:
— Стой! Что такое — у пузатого болтуна язык под подолом?
Доржи и не думал обидеть Даржая. А тот вскочил красный, коленки трясутся. Ребята ахнуть не успели, как он обеими руками схватил Доржи за уши. Доржи не растерялся, сцапал его за волосы, и началась потасовка. Если бы драку начал Доржи, Харагшан обязан тельно усмирил бы брата, а сейчас он молчит. Ведь в самом деле есть такая загадка про колокол. Никто не виноват, что Даржай ее не знает. Не знает, так помалкивал бы, нечего кидаться на людей. Харагшан старше, ему неудобно вмешиваться в драку. Сами начали, сами пускай кончают… Драться он, конечно, не будет, а слово свое сказать может.
Доржи ожидал, что вот-вот брат ударит его по рукам, и вдруг услышал:
— Так его, Доржи, так… Не отпускай, пока не заревет, как баран…
Мальчики теребят друг друга изо всех сил. Обоим больно. Обоим хочется, чтобы противник отпустил первым. Отпустить же первому нельзя: ребята подумают, что струсил, не сумел постоять за себя.
— Ну как, хорошо тебе? — тянет за уши Даржай. — Будешь теперь ни за что людей дразнить?
Доржи старается пригнуть Даржая за волосы к земле.
— Будешь лезть? Отпусти, или я до вечера тебя не выпущу.
— И я раньше не выпущу тебя.
— Отпусти, а то хуже будет.
— Сам отпусти…
Харагшан, как старший, назидательно говорит:
— Я буду считать до трех. Как скажу «три», оба отпускайте. Кто не отпустит, от меня подарочек получит. Ну!
Когда Харагшан сказал «три», ребята отпустили друг друга.
Ну и хорошо. Никому не обидно. Мальчики посмотрели на возбужденные, красные лица недавних противников и рассмеялись. Доржи и Даржай тоже не выдержали, расхохотались звонко и весело. Овцы боязливо поглядывают на разбушевавшихся ребят. А те кричат, скачут, смеются. Все-таки хорошо пасти овец, особенно такой веселой гурьбой.
…Летний день бесконечно тянется. От восхода до заката какой длинный путь делает солнце! Доржи хочется домой, к матери, а ребята не хотят уходить. Но вот наконец вечер. Овцы разбрелись по степи, рады вечерней прохладе. Харагшан огляделся, сказал, как взрослый:
— Сгоняйте овец. Пора к дому.
Ребята побежали собирать отару. Овцы с блеянием и шумом выходят на дорогу. Мальчики следят, чтобы ни одна не отбилась, не отстала.
Неподалеку от улуса сидел на камне Еши, курил. Унты у него были серыми от пыли — видно, шел он издалека. Рядом лежали его хур и смычок. Еши весело окликнул мальчиков:
— Что, сытые бараны и голодные дети спешат домой?
Доржи подошел, сел рядом:
— Откуда это вы с хуром идете, дядя Еши?
— Да тут, по соседству был. Людей повеселил, — усмехнулся Еши.
Доржи осторожно поднял с земли хур, потрогал пальцем струну.
— Хороший у вас хур, дядя Еши. Звонкий.
— Разве это хур? — ответил Еши и взял его из рук мальчика. — Так, деревянная коробка да конский волос. Вот мне Санхир-хурчи подарил — это хур! Я его берегу, даже трогать боюсь.
— Санхир-хурчи? — удивился Доржи. — Да ведь он же давно умер!
— Ну да… Так мне же и десяти лет не было, когда он похвалил мою игру.
— Хорошо вы играете, дядя Еши. Все говорят! — с горячностью сказал Доржи.
— Хорошо не хорошо, но люди любят слушать, — снисходительно согласился Еши. Затем, что-то вспомнив, лукаво улыбнулся. — Я однажды с помощью хура даже друзей накормил — двадцать два человека… Рассказать?
— Расскажите, обязательно, дядя Еши!
— Давно это было. Мы у подрядчика работали, грузы разные из Верхнеудинска в Читу возили. Ну и оттуда с поклажей возвращались. Мне было тогда лет пятнадцать, нет, пожалуй, все шестнадцать. Я без хура шагу не делал, всегда с собой в дорогу брал. А дорога была — ой, трудная! Ну-ка, попробуй с грузом перевалить через Яблоновый хребет. Бывало на узкой дороге встретятся два обоза. Кому уступать дорогу? Ну, кто посильнее, за тем и «обеда: изобьют, лошадей и сани в овраг столкнут.
Еши задумался, видно, растревожили его воспоминания. А Доржи не терпится услышать интересную историю.
— Так вот, — заговорил Еши, — осенью остановились мы по пути в небольшом улусе. Еда у нас давно кончилась, все голодные, скучные. Везли мы тогда чугунки и горшки. Понимаешь, полные телеги посуды, а варить в ней нечего. Вдвойне обидно было. Остановились у реки, распрягли коней. Думаем: как быть? А улусники в тех местах — не то чтобы накормить, в юрту проезжих не пускают. Почему? Да через их улус каждый день сотни людей проходят. Кто на ночлег просится, кому продукты нужны, кто за милостыней стучится. В общем, мы их не осуждали… Перед нами, может, в тот день не один обоз прошел. А есть-то все-таки надо. Вот тут я и вспомнил про свой хур. Достал его и заиграл. Стал собираться народ — старики, женщины, дети. Хорошо, видно, играл. Кончил я, отложил хур, стали просить еще. Я головой мотаю: «Не могу. Ослаб. Есть хочется».
Ну, тут меня наперебой зовут к себе, обещают накормить досыта. «Нет, говорю, один я не пойду. У меня вот друзья. Мы все есть хотим».
И всех нас накормили! Развели по юртам и накормили. Жили они бедно — год был неурожайный, — но молочное в каждой юрте нашлось.
Когда мы поели, снова собрались слушать музыку. Уж я старался! А хур выговаривал такие слова: «Эх, вы, черти, спутники мои, сколько раз вы смеялись над Еши, упрекали; что он таскает с собой хур — пустую коробку: лучше бы, мол, туесок воды с собой брал, пользы больше. Грозились разбить. А сейчас — кто вас накормил? Будете попрекать?»
Еши замолк, улыбнулся. Хорошо сидеть вот так, рядом с дядей Еши, и слушать всякую всячину. О чем бы еще спросить?
— Дядя Еши, почему вы один живете?
— Почему не женат? Чтобы жениться, надо калым заплатить, потом семью кормить. А я что? Кроме Рыжухи да хура, у меня и нет ничего. А хотелось бы мне сынишку иметь… Да что ты меня расспрашиваешь? — вдруг спохватился Еши и поднялся. — Пойдем-ка лучше к дому. Ой, какой вкусный саламат мать тебе приготовила! Я отсюда чую. — Еши весело подмигнул, прищелкнул языком и даже повел носом.
— Дядя Еши, сыграйте хоть одну песню! Хоть маленькую, — умоляюще попросил Доржи.