К ЛАМЕ ЗА ЛЕКАРСТВОМ
— Ты ночью сильно кашлял, кричал. Пойдем к Мархансаевым, к ним приехал лама Попхой. И руку ему покажешь. Попросим лекарства…
Доржи сел пить чай, мать открыла сундук. Она долго рылась в. нем, выбирала, что отдать ламе за лекарство. Достала несколько потемневших крупных монет и серебряный браслет. Вздохнула, стала чистить его золой.
«Жалко отдавать ламе. Думала, может, родится дочь, для нее сберегу. Но Попхой не любит, когда к нему приходят с пустыми руками».
Мать надела унты, вышитый узорами синий халат и черную безрукавку. Перекинула через плечо широкую красную ленту, как это делают во время молебна. На шею надела четки из кораллов, к халату приколола золоченые брошки с фигурками богов, на шапку пришила новую кисточку… Доржи залюбовался матерью. Больше всего Доржи любит у матери глаза. Стоит только заглянуть в эти глаза, как Доржи узнает, довольна мать или огорчена, спокойна или взволнована. Она может приласкать взглядом, умеет смеяться глазами, умеет упрекать ими.
— Доржи, надо сапоги надеть. Неудобно босиком.
Надевать сапоги не хочется. Они малы, жмут пальцы. Сапоги ему достались от Бадмы, а к тому перешли от Харагшана. Доржи обидно, что для него еще ни разу не заказывали сапог. «Умная у меня мать, — думает Доржи, — а понять не может, что растут не сапоги, а ноги».
— Ламе не говори лишнего, сынок. Отвечай ему коротко и громко. Если будут угощать, — отказывайся. Иначе подумают, что ты нехороший, прожорливый мальчик.
Чем ближе к юрте Мархансая, тем отчетливее встает перед Доржи страшное видение ночи.
— Что ты хромаешь? Иди быстрее!
— Не могу, сапоги жмут. Не пойду дальше.
— Не выдумывай, теперь недалеко осталось.
— Мама, я сниму сапоги.
— Нельзя к ламе босиком входить. Иди быстрее! — Цоли слегка шлепает непослушного сына.
У юрты Мархансая стоят три оседланные лошади. Как только переступили порог, помолились богам. Лама тяжелой книгой стукнул легонько Доржи по голове — благословил.
Мать и Доржи сели на кошму. В юрте — соседи и гости из других улусов. Одного из них — богача Ганижаба — Доржи знает. Вон как важничает! А посмотреть бы на него на свадьбе, когда хур дяди Еши заблеял козлом! Сумбат всех угощает арсой, молочными сухариками, хлебом и маслом, наливает чай. Доржи заметил на столе урму[25] с черемухой. Но взять не смеет: мать станет попрекать. Мархансай сидит мрачный, ни на кого не смотрит. Он перебирает четки, беззвучно шевелит губами.
В юрту заходит слепая Тобшой — ее привел Затагархан. Тобшой ступает осторожно, боится, как бы что-нибудь не задеть, не уронить. Она не видит ламы, повернулась не к нему, а к Мархансаю и заговорила:
— Святой лама! Невестка у меня тяжело болеет… Мы услышали, что вы пожаловали в наш улус, и пришли с просьбой: попейте в нашей юрте чаю, помогите нашему горю…
Попхой важно надул щеки.
— Вы поклоняетесь шаманам, пусть они вас и лечат. О ламе вспоминаете только, когда к вам в юрту заходят болезнь и смерть.
— Что вы, ламбгай[26]! У нас давно шаман не был… Я же знаю, кто может вылечить невестку.
— Ну что ж! Перекинем шо, — отвечает Попхой. — Посмотрим, что они покажут.
Он берет кубики для гаданья, подбрасывает на ладони, подносит ко лбу и делает вид, что глубоко задумался. Потом перекладывает шо на ладонь левой руки и рассматривает.
Лама хорошо знает семью старухи. Он заходил в ее юрту, когда Аюухан была молоденькой. Какая она была веселая, красивая, полненькая. Сам хамбо-лама[27] не устоял бы перед нею. Попхой вспоминает: однажды он схватил молодую женщину за руку, она вскрикнула и убежала. Попхой помнит и мужа Аюухан, чеканщика Бадлу, знает, что он умер.
Единственными ценными вещами в их юрте были шелковый синий халат и нож в серебряных ножнах с тонкой чеканкой.
Лама все молчит.
Тобшой слышит, как бьется ее сердце. Сейчас она узнает, будет ли жить любимая Аюухан… Наконец Попхой говорит:
— Я вижу причину болезни. Боги подсказывают мне пути ее исцеления… У вас в юрге синяя одежда. У вас в юрте острая сталь… На них зарятся злые духи. Принесите их ламам, в жертву.
— Нам не добраться до дацана, святой лама. Примите вы сами в жертву все, что мешает нам спокойно жить. Ничего не пожалеем, голые останемся, лишь бы дорогая Аюухан поднялась на ноги. Помолитесь за ее здоровье, ламбгай.
— Ну что ж! Если обещаете не приглашать шаманов…
Тобшой и Затагархан торопливо выходят. Цоли подводит к ламе Доржи.
— Мой мальчик руку обжег, — говорит Цоли. — А ночью кашлял, долго не мог уснуть.
Цоли кланяется ламе, кладет перед ним браслет и монеты. Попхой искоса посмотрел на приношение. Трудно понять — доволен он или нет…
— Голова у тебя болит? — спрашивает он Доржи.
— Нет.
— Есть хочешь?
— Хочу! — громко ответил Доржи и взглянул на урму с черемухой.
В юрте все засмеялись. Сумбат неохотно пододвинула чашку с урмой. Цоли намазала сыну кусок лепешки.
Попхой потянулся к сумке для лекарств, обшитой волчьей шкурой. Достал два маленьких пакетика. «Как мало! — удивляется Доржи. — Это, наверно, такое сильное, дорогое лекарство, что может вылечить сразу от всех четырехсот четырех болезней». Он разглядывает ламу, но тот на него не обращает внимания, лама смотрит на Дариму Ухинхэнову, которая только что вошла в юрту.
— Ламбгай, у меня часто болит спина, — говорит она, — перед ненастьем ломит ноги. Дайте лекарство, — Дарима молчит, потом тихо добавляет — Денег у нас нет…
Попхой быстро подбрасывает кубики для гаданья.
— У меня нет лекарства от твоей болезни. Сделай настой из сосновой хвои и распарь больные ноги, — говорит он. А сам думает: «Не имеешь денег — иди в лес. Сосне платить не надо».
— Ламбгай, хвоя не помогает. Вся надежда на вас. Мы жирного барана дадим.
Попхой второй раз перебрасывает кубики.
— Попробуем… Нужно помолиться Аюша-бурхану, принести в дацан дорогую жертву и принять эти порошки. — Он протянул Дариме несколько порошков и добавил: — А сейчас масла для светильников принеси.
Дарима уходит. Муж наказывал ей, когда собиралась сюда: «Сразу барана не предлагай: Попхой и без того не бедный, может быть, бесплатно лекарство даст». Не дал… Жадный, придется барана отдавать.
Доржи вдруг вспомнил, как Дарима вместе с женщинами пела песню про Мархансая, и ему стало смешно. Он сдерживается, чтобы не расхохотаться, но смех лезет откуда-то, как назло. Мать замечает и дергает за рукав.
За юртой скрипит станок; слышно, как у станка трещат крепкие деревянные зубья. Кто-то тяжело кряхтит, бормочет.
— Кто это? — спрашивает Попхой.
— Мой работник Балдан, он станок крутит, — объясняет Мархансай.
— Не тот ли Балдан, который Каменное седло сдвинул? — спрашивает старый Ганижаб.
— Тот самый, — кивает ЛАархансай. — Смирный человек… Летом не потеет, зимой не мерзнет… Может два дня голодный ходить и слова не скажет. Ну, а уж если примется за еду — беда! — Мархансай печально вздохнул. — Ну, а в общем-то хороший работник. Задумал было на Жалме жениться, да я отговариваю: оба голые, как будут жить…
Жалма краснеет и выбегает из юрты.
— У Балдана на роду написано жить в бедности, — продолжает Мархансай, — такие, как он, не могут владеть богатством. Один богач нашел как-то на дороге кучу золота и подумал: «К чему оно мне? Пусть возьмет мой работник». Он сказал батраку, тот с радостью побежал. Прибегает, а там куча червей. Батрак, рассердился, решил, что хозяин над ним подшутил. Набрал в мешок червей, принес хозяину и высыпал посредине юрты. «Богатейте, говорит, сами». И что же вы думали? Из мешка высыпались не черви, а золотые монеты…
Все удивленно перешептываются. Ганижаб подтверждает: