БЕЛА И ЧИСТА ШЕРСТЬ…
День начался с шума, который поднял батрачонок Мархансая Гунгар. Он метался по улусу на хромой кобылке и каждой женщине говорил одно и то же, как молитву читал:
— Сумбат велит идти к ней шерсть бить. Да быстрей собирайтесь!
Девушки и женщины неохотно поплелись к юрте Мархансая. Каждая несла два прута — длинных и прямых. Мальчишки прибежали туда раньше всех. Доржи успел уже подраться и помириться с Аламжи. Позже всех подошла сирота Мыдык. Халат у нее такой ветхий, что на нем уже и заплаты не держатся. Сумбат, увидев ее, заговорила со злобой:
— И ты прибежала? Ишь, заторопилась… Тебя не долги тревожат, тебе бы только жирного супа у меня поесть… Да ты умеешь ли шерсть-то бить? Что-то я не помню, чтобы у вас были овцы…
Дарима сказала с горечью:
— Мы все у вас в долгу, Сумбат. У вас все сосчитано: сколько дней наши мужья на вас косить должны, сколько дней нам у вас шерсть бить. Мы пришли работать, а не ядовитые слова слушать. Да, мы, может быть, только два раза в году едим жирный суп, а вы его каждый день варите, но мы не заглядываем в ваш котел.
— Я же одной Мыдык…
— А разве Мыдык виновата, что еще ребенком сиротой осталась? И мы не богачи.
Сумбат поджала губы.
— Не спорьте, соседки, с Сумбат. До седых волос дожили, а не знаете: жены богачей все одинаковы — прежде чем угостить чашкой простокваши, поднесут ведро желчи, — сказала старая Балма.
Балдан и Дулсан разостлали на траве около коновязи парусину и стали выносить из амбара шерсть.
Кучи шерсти будто сами движутся между амбаром и коновязью, как курчавые облака по небу. Лег бы Доржи на эти облака и поплыл куда-нибудь далеко, далеко.
Женщины расселись вокруг парусины. Рядом с Дулсан и Жалмой сели Балдан и Гунгар — один большой, а другой маленький…
Женщины, как по команде, подняли правые руки:, поднялись и опустились ровные белые прутья. Прелый запах защекотал в носу. Когда восемнадцать прутьев поднимались, другие восемнадцать падали на мягкие волны шерсти, изгибаясь, как змеи.
— Жалма, не бей по чужому пруту!
— Поднимай выше, Гунгар.
— Какая шерсть!
— Не шерсть, а шелк…
— Что-то скучно. На себя работать веселее было бы…
Кривоногий Шагдыр, спотыкаясь, принес тяжелый медный чайник и деревянные чашки. Доржи и Аламжи помогли разлить араки. Сперва выпили мужчины — Балдан и Гунгар. Потом старшая из женщин — старуха Балма, за ней остальные.
— Хитрая баба Сумбат, под стать своему Мархан-саю, — сказала Балма. — Знает, когда чайнйк араки подать, когда ложку сметаны пожалеть…
После хмельного сильнее и дружнее свистят прутья, проворнее движутся руки и громче разговор. Но на сердце у женщин веселее не стало. Вздохнула Ханда Холхое-ва и начала песню. Голос у нее чуть глуховатый, но приятный.
Женщины невольно взглянули на кривоногого Шагдыра, стоявшего в стороне с пустым чайником. Молодые звонко расхохотались. Даже старая Балма не смогла удержать улыбку. И все подхватили припев — кто смело и громко, кто застенчиво и тихо:
Еще не замолкли последние слова, как уже зазвенел голос Даримы:
И опять, как прибой родной Селенги, зазвучал припев:
Жалма не сводит глаз с Балдана. Ей сейчас особенно хочется петь лучше всех. И вот она запевает. И кажется ей, никогда раньше не пела она так звонко. Слова песни льются в такт поднимающимся и падающим прутьям, в такт едва заметным колебаниям ветра:
Раздается стройный припев:
Вместо шерсти, покрытой желтой ржавчиной, сейчас на парусине белые вороха, такие легкие, что они вот-вот улетят вместе с ветром… По всему улусу не соберешь столько… Женщины задумываются. У каждой свои мечты.
…Жалме чудится, будто по степи скачут на конях мальчики, тащат за собой скрученные в валики мокрые войлоки… «Зачем Мархансаевым столько войлоков?» — «Разве вы не знаете? Женятся Балдан и Жалма, это готовятся войлоки для их новой, просторной юрты». Сердце Жалмы тает, будто слышит вещие слова улигера.
— Димит, ты почему не поешь?
А Димит тоже плывет на белой лодочке своей мечты. Будто бы заходит к ним Мархансай-бабай, здоровается с Эрдэмтэ так приветливо, как поздоровался бы с тайшой Юмдылыком, садится к очагу. «Я становлюсь старым, — говорит он, — богатства у меня так много, что я решил раздать лишнюю шерсть соседям, которые не имеют овец. Берите сколько нужно. А то, видите, у вас юрта дырявая»… И Димит бьет уже собственную шерсть, ей помогают все соседи. Теперь ребята будут в тепле… Вот боги и открыли глухие двери в сердце Мархансая…
Мечты женщин прерываются окриком, похожим на карканье вороны:
— Глядите, чтобы навоз не попал в шерсть!
Мархансай ходит вокруг, проверяет, хорошо ли распушилась шерсть, не осталось ли грязных клочков.
— Смотрите, не прячьте за пазухой, как в прошлом году, — гнусавит он.
В прошлом году Мыдык стригла овец Мархансая и припрятала немного шерсти, всего на одно веретено. Мархансай не может забыть этого. Послушаешь его: все бедные — воры.
Женщины смутились. Только седая Балма подняла голову, вытерла пот со лба и проговорила:
— Плохо, конечно, что бедная сиротка спрятала чужой клочок шерсти… Но бывает и так, что иные богачи за пазуху прячут последнюю корову соседа. На этом свете — люди, а на том — боги рассудят, кто больше виноват.
Краска залила лицо Мархансая. Много лет назад он действительно продал единственную, корову Сундая. Соседи узнали об этом. Мархансай сунул взятку начальству, и дело замяли.
Но Балма до сих пор все: помнит, не простила Мархансаю.
Мархансай уже пожалел в душе, что затеял этот разговор. И так много приходится терпеть из-за острого языка женщин. Он изо всех сил ткнул палкой Гунгара.
— Ослеп, что ли?.. Грязных клочков не видишь…
Женщины с благодарностью посмотрели на бабушку Балму. Прутья теперь яростно опускались на шерсть. Видно было, что женщины стараются заглушить мрачные мысли.
Подошло время обеда. Только сели пить чай, черная туча закрыла солнце. Все посмотрели на небо. Облака, как неведомые дикие звери с белыми гривами, бросаются друг на друга. Быть дождю, быть грозе! Все: люди, животные, каждая травинка, каждый слепой жучок — ждут дождя как бесценного дара. Вот-вот польется он — шумный, обильный — и будет идти долго-долго.
— Травы позеленеют.
— Молока будет вдоволь.
— А я на крыше айрсу[36] сушить положила.
— Не горюй, не большая потеря.
— В Канавах воды прибавится!
— И без канав покосы польет!
— Наконец-то боги нас пожалели.
Радостные, громкие разговоры. Доржи снял шапку, колотит в нее, как в бубен, и приговаривает:
— С неба, аршан, струясь, лейся! С высоты, вода, шумным дождем лейся, лейся, лейся…
Получилось, совсем как у шамана. Ребята и женщины засмеялись, старухи поморщились.
Темные грозовые тучи быстро обложили небо. Стало прохладно. Ласточки, как стрелы богатырей, стремительно пролетают над землей. Стреноженные кони наслаждаются, щиплют редкие жесткие травинки. Скорее бы дождь!