Это был серый человек. Серый со всех точек зрения: костюм, галстук, волосы, цвет лица, цвет глаз. Даже его улыбка, как утверждали редкие очевидцы этого события, имела серый оттенок. Бертоно был сер и ни на что не похож. Человек без цвета и без запаха. Ты можешь провести рядом с ним целый день, а когда расстанешься, то спустя всего пять минут ты не сможешь его описать. Да, ты вспомнишь о его нежных руках, о женских руках с безукоризненными ногтями, о его жестах прелата, о сладком голосе, похожем почти на шепот. И невозможно догадаться, что таится за этой серой стеной. Впрочем, тебе и не захочется об этом знать. Ах да, есть особая примета, пятно справа на подбородке, то ли пигментное пятно, то ли шрам. Никто не осмелится его об этом спросить. И понимаешь, от него исходит такая серость, что даже это пятно куда-то исчезает. Бесцветный, как медуза. Очень ядовитая.
Проект Бофора очень понравился генеральному секретарю: он любил сравнивать Францию с огромным одиноко стоящим дубом. Ему предложили отсечь от дерева ненужные ветви — ах, какой будет костер — и позаботиться о почках, оздоровить корни, можно будет даже укрепить ограждение вокруг ствола. Его снедало нетерпение. Будь его воля, он поставил бы законопроект на голосование немедленно. Бофору удалось его убедить в том, что поспешность может причинить вред их революции. Не надо спешки, но не надо и увиливаний, никаких уверток в принятии решения. Отношение к проекту его министров во время первого заседания привело его в ярость. Он не поленился позвонить потом каждому из них, как обычно ночью, в то время, когда побежденные сном члены рабочей группы видели во сне, как они будут жить в мире, где престарелые министры будут уничтожены. Он любил звонить ночью, потому что после внезапного пробуждения защитная реакция человека ослабевает, все аргументы находятся где-то в шкафу, в карманах пиджаков, глаза отведены от замочных скважин, а мысли не столь ясны. После короткой проповеди, в ходе которой шепот граничил с ядовитой фамильярностью, каждый из министров уяснил, что от него ожидают активного участия и полной поддержки. Брид, которому возраст под другими небесами гарантировал бы определенные привилегии, то ли из горделивой независимости и смелости, то ли из лучших побуждений осмелился поинтересоваться, а что будет «в противном случае»? В противном случае? Да просто обойдутся и без него. Он уставился в потолок, его раздражал храп супруги Полетт, которой был уже семьдесят один год и которая могла бы лучше использовать оставшееся ей для жизни время. Брид остаток ночи провел, размышляя над тем, что он недослышал: то ли генеральный секретарь сообщил, что обойдутся без него, то ли пригрозил, что от него избавятся. Честно говоря, он не был уверен в том, что правильно все понял, поскольку это была не та фраза, которую можно было переспросить, это его сильно озадачило. На рассвете министр иностранных дел уже принял решение. Успокоились и его душа, и его сознание. Он будет принимать активное участие и все поддержит.
Таким образом, раскрашенные в различные цвета досье на втором собрании позволили проекту продвинуться. Кстати, тронутый активным участием министров, Бофор не смог отказать себе в удовольствии и сообщил хорошую новость: на прошлом заседании он немного увлекся, на самом-то деле предел периода дожития должен быть установлен на уровне семидесяти двух, а не семидесяти лет. Обычно при исполнении своих обязанностей министр не показывает своих чувств, но сейчас все собравшиеся не смогли скрыть своей радости. Два года жизни заработаны просто так, не успели они даже щелкнуть пальцами! Два года! Но это все меняет! Этот проект уже пришелся им по сердцу. Да, конечно, вначале они заупрямились, но надо их понять, это было так неожиданно, речь шла о незавидной кончине их родных. Теперь все стало проще. О да, они поддерживают проект! Да, они будут принимать участие в его разработке, да еще как активно!
Тон задал Буассу, который в прошлое воскресенье руководил банкетом в сельском клубе Азейле-Брюле. Тон был несколько игривый, если принять во внимание важность поднятых проблем, но ему не стоило печалиться, между пятьюдесятью четырьмя и семьюдесятью двумя годами разница составляла целых восемнадцать лет. Восемнадцать прекрасных лет — он с изощренным удовольствием нацарапал эту цифру на задней стороне обложки своего досье и, ей-богу, почувствовал, застой в ногах. Давайте быстрее начнем, работы невпроворот, а вечером не исключено, что он сможет позволить себе немного расслабиться.