НД: Между смертью К. и смертью Дени, исполненной мрачной иронии, нет ничего общего. Зачем понадобилось сводить оба текста вместе в 1975 году?
ГВ: Не знаю, как и почему «Смерть К.» и «Страстный пуританин» оказались под одной обложкой. Думаю, это просто случайное пересечение творческих энергий. После «Смерти К.», создание которой было для меня необходимостью, мои встречи с тигром также потребовали описания.
НД: Мне кажется, «Страстный пуританин» очень интересно дополняет «Смерть К.» Если в первом тексте физическая смерть К. описана почти клиническим языком, в соответствии с этапами разложения, смерть Дени, которой читатель ждет на протяжении всего текста, весьма иронична. Дени кажется вам гротескнее благодаря своему мистицизму?
ГВ: Я изобразила смерть Дени в абсурдном свете как раз по причине его надежды и разочарований, его преданности религии и последующего отречения - всевозможных химер, за которыми он гонялся. Его смерть могла быть лишь абсурдной. Смерть же Кристофера, напротив, была в некотором смысле строго запрограммирована.
НД: «Убийство по-венециански» приглашает нас в Венецию XVIII столетия: город зеркал и лабиринтов, позволяющий иначе представить схему, присутствующую уже в «Смерти К.»: извилистые улочки Бомбея, отблески смертей К. Реальность - это ребус, который нужно расшифровать?
ГВ: Нет, «Убийство по-венециански» представляет точно такой же ребус, как и любой лабиринт, включая тот, что находится в нас и даже в нашей плоти: ведь наши мозговые извилины имеют форму лабиринта. Что касается лабиринта бомбейских или венецианских улочек, по нему, разумеется, можно пройти, но его, безусловно, нельзя расшифровать. Это символ всякой загадки. Так мы возвращаемся к «разнообразным рентгенограммам убийства», как я выразилась в «Смерти К.» Но об этом же говорится и в романе «Хэмлок»: как можно что-либо расшифровать, если «истина - лишь часть речи, обойденная молчанием»? Не говоря уже о том, что есть различные истины, как и разные формы молчания.
НД: Ваш глаз и талант описания, как пейзажей, так и живых существ, на мой взгляд, достойны пера Жюльена Грака. Все ваши описания подразумевают больше, нежели говорят.
ГВ: Для того чтобы думать, нужно сначала воспринимать, а чтобы судить, необходимо чувственное восприятие. Так сказал Кондильяк, и я намекаю на это в своем кратком предисловии.
НД: Переодевшись актером бунраку, вы прячетесь под маской, но присутствуете повсюду: этот прием обычно встречается в ваших произведениях, хоть и не всегда столь явно. Какое место отводите вы в своих книгах себе самой?
ГВ: Да, я всегда присутствую, переодетая актером бунраку. Я присутствую во всем, что пишу или рисую.
НД: Тем не менее, по манере письма чувствуется, что «Страстный пуританин» вам не столь близок, что вы там гораздо больше отсутствуете.
ГВ: Да, разница в том, что в «Страстном пуританине» я в некотором роде драматург, режиссер, кукловод, а также зритель. В «Смерти К.» все совершенно иначе, поскольку меня задела эта трагедия: там есть и автобиографический материал, перемешанный с биографией К... эмоционально...
НД: Фоном для «Убийства по-венециански» послужили полотна венецианских мастеров XVIII столетия: почему такой выбор?
ГВ: Да, моя любовь к XVIII веку, самому интеллектуальному из всех столетий, проявляется и в том, насколько высоко я ценю его живопись. Поэтому в «Убийстве по-венециански»
постоянно упоминаются венецианские мастера той эпохи, на что я указываю в кратком предисловии.
НД: В этой повести открыто используется образ веревки, готовой вот-вот порваться, но его можно распространить и на многие другие тексты. Похоже, это напряжение нередко порождает самих персонажей, которых вы толкаете на крайности, дабы выдавить из них «что-то неожиданное, хоть и готовившееся издавна», если воспользоваться фразой Люсьена Н. о ноябре.