ФД: Но разве писательство - это немного не то же самое?
ГВ: Да, разумеется.
ФД: Может быть, это тоже след...
ГВ: Да, временный след.
ФД: Временный, да... А смерть - это навсегда.
ГВ: Вот видите.
ФД: «Смерть К.» - великолепный текст, полагаю, он ваш любимый...
ГВ: У меня от него мороз по коже. Я читала его на публике, полторы недели назад, во Франкфурте... У меня ком стоял в горле, и слезы на глазах.
ФД: Этот текст оставляет нас в состоянии наполненности... близком к обращению в ничто. Душа остается как бы подвешенной там, где Вы пожелали ее оставить...
ГВ: В сущности, это саспенс, «подвешенное» состояние... Вы видели передачу «Культуральный бульон»? Бернар Пиво спросил меня, почему я все время возвращалась к удару ножом... да потому что это единственное, что мы знаем точно! Я поехала в Индию - после смерти Кристофера - и врачи мне сказали, что можно было его спасти...
ФД: Если бы нож несколько раз не повернули в ране.
ГВ: И это-то всё и решило!
ФД: Из-за этого К. Обречен...
ГВ: Это решающий момент, и потому-то он и возвращается все время лейтмотивом.
ФД: Я подольше задержусь на другом вашем произведении, которое при своей фрагментарности все же обладает нерушимой связностью - «Страстный пуританин».
ГВ: Окажите такую любезность, Феличита.
«Страстный пуританин»
Чего я ждал?.. Ничего в итоге, и даже это было слишком
ФД: Вы утверждаете, что не верите в Бога, но в «Страстном пуританине» я вижу впечатляющую анаморфозу христианского Откровения. Ваш текст проясняет тайну воплощения, сообщая картинку-перевертыш пресуществления: Матье ест хлеб, зуб тигра разрывает плоть, и Бланш насыщается облаткой... Нужно быть верующим, чтобы проникнуться вкусом святотатства! А может, вы атеистка-мистик?
ГВ: Вовсе нет. Атеисты-мистики - это, например, марксисты, которых я терпеть не могу. Марксизм - религия без Бога, но все же это религия.
ФД: Материалистическая.
ГВ: Извращенный материализм, не забудьте. Материализм, готовый к жертвам: живите плохо, ешьте впроголодь, носите лохмотья, и ваши дети заживут хорошо!
ФД: Светлое будущее - обещание рая вне этого мира или вне Истории!
ГВ: Все марксисты, которых я знала, были мещанами и страшными пуританами. Зато анархисты, с которыми мне довелось свести знакомство, принадлежали к радикально противоположным кругам: одни были разнорабочими, другие - выходцами из высшего русского общества. Их всех объединяло одно: громадная щедрость сердца. Благородство сердца, какого нигде больше не найдешь. Подлинный анархизм основан на утопии: человек хорош - так хорош, что не нуждается ни в полиции, ни в армии, ни в чем-либо подобном. Люди, верившие в это, судили по себе: они-то были хорошими! Вот вам и ошибка... Ошибка, которую еще Монтень допустил, утверждая, что знает людей, если знает себя самого. Да нет же! Достаточно вспомнить, что Монтень написал это в эпоху религиозных войн, будучи свидетелем чудовищных ужасов, не миновавших и его зáмок!
ФД: Внушает ли вам человечество веру?
ГВ: Нет, абсолютно не внушает. Голая обезьяна пилит сук, на котором сидит. Долго это не продлится. Мне-то наплевать. Но продолжайте плодить детей! У вас есть ребенок?
ФД: Нет, я на службе у трех котов.
ГВ: А! Как мило! Обожаю животных. В такой же степени мне противны дети и куклы... Говоря о куклах - когда я была маленькая, я выкалывала им глаза и топтала их. А вот животных прижимала к сердцу. Потому я и не ем мяса. Но вы содрогнетесь, если я вам скажу что я... фетишистка мехов.
ФД: Но вам известно, каким образом...
ГВ: О! Я ведь чувствую себя ужасно виноватой! Я жестоко мучаюсь чувством вины, но, что поделать, фетишизм всегда предполагает боль. У меня эта боль от чувства вины.
ФД: Вы опережаете мое перо, когда пишете: «Я же никогда не был похож на себя. Я хочу сказать: я - инородное тело, в истинном смысле этого слова, в двусмысленном его звучании,
в многообразном значении». Какие эмоции, какие чувства, наконец какие сны вдохновили вас на эти две фразы?