– Медитативно сидим? – удовлетворенно спросил незнакомец.
– Медитативно, – согласился Лукин.
– Хочешь исповедуюсь?
– Зачем?
– Душа давно хотела водки и исповеди.
– Ну тогда исповедуйся.
Обладатель фигурки потрогал шляпу, словно желая лишний раз убедиться, что она на месте, глубоко и тягостно вздохнул и заунывно, будто древний сказитель, начал свое повествование.
– Вообще-то я человек нервный, и нервный я давно. Мое настоящее имя Коля, но знакомые называют меня Дзопиком. Так и говорят: «Как дела, Дзопик? Доброе утро, Дзопик».
Фигурка уныло понурилась и с некоторым надрывом в голосе вдруг воскликнула:
– О где то время, когда я был резвым розовощеким стручком, не страдал запорами и угрызениями совести! Теперь все прошло, исчезло бесследно, и я угрюм и зол, зол на себя и на все человечество. Женщины меня не любят, только соседка моя Сонечка, жилистая мегера, отдается мне за полпачки стирального порошка.
Лукин зябко повел плечами, уж слишком знакомыми ему показались интонации Дзопика, но тот с монотонным самозабвением продолжал:
– Я одинок. Существование мое стереотипно. Ежедневно к восьми утра мчусь на работу, толкусь в транспорте, ехидно наступаю на ноги и исподтишка пихаю локтем в бок соседа.
На работе я марионетка, считаю, пишу, считаю, никем не замечаемый и одинокий, как поплавок.
И все думаю, думаю про себя: почему, почему, почему? Почему я заброшенный, унылый, скучный, неудачливый, никем нелюбимый, и хочется крикнуть во всю глотку: люди, любите меня, пожалуйста, я ведь свой, тоже человек, ну пусть не человек, а человечек. Но я не кричал, а люди шли мимо и молчали.
И все это во мне копилось до поры до времени. Но в один прекрасный момент, исторический для меня момент, я решил: хватит! нельзя так жить. А как надо жить? Этого я не знал. Здесь-то и вышел конфуз моральный, нравственный тупик, так сказать. Но… меня осенило, да-да, именно осенило. Гениальная идея! Ура! Надо устроить скандал. Да вот только заминочка вышла. Что-что, а скандалы я устраивать не мастер. Хотя, постойте, постойте… есть выход… ну, конечно, ах, как все гениальное просто. Надо напиться. Вот.
Я человек категорически непьющий был и никаким опытом в этом деле не обладал. Но напиться-то надо. Через дорогу от нашего дома – пивная. Ну что ж, вперед.
Пить было противно, ужасно противно и тошно, но я ж таки заставил процедить себя две кружки горького вонючего пива. Заказываю третью… и чувствую, что мне легко и весело. Голова приятно кружится, и все люди – братья. Впору только слюни пустить. И меня вроде уважать стали, стороной обходят. Уж тут-то я и вырос в своих глазах непомерно. А чем не герой? Вот пишут, что Наполеон тоже пузатеньким был и коротышкой. Да я, пожалуй, вершить судьбы могу, оратовать, проповедовать, за собой вести. С победным видом оглядываю пивной зал, как свои владения. Но только чувствую – что-то не то. Хихикает кто-то сзади. Оборачиваюсь – стоит компания дружков и один из них, долговязый и патлатый, с длиннющими бакенбардами, тыкает кружкой в моем направлении и говорит им: «Смотрите, как пузанчика разобрало. Ишь, твою мать, индюшоночек какой. Хохолка не достает» А те ржут. У, мужичье. Но я тоже терпеть не могу, просто не имею права, раньше бы протерпел, а теперь нет.
Теперь я на принцип пойду. А принцип превыше всего. Он превыше совести даже. И тем больше превыше моей трусости.
Я медленно подошел к нему.
– Простите, что вы сказали? – но только благородный тон, который я старался вложить изо всех сил иронию, спокойствие, презрение и леденящий холод, сорвался у меня на визг.
– Да пошел ты, – спокойно и тихо сказал детина.
Далее все произошло молниеносно. Я рванул рукой и выплеснул ему в лицо пиво. Какое-то мгновение длилась немая сцена. Я, маленький, пузатенький, на коротеньких ножках держусь неуверенно, коленки дрожат, ладони вспотели, липкая ручка стала скользкой, я из накренившейся кружки янтарной струйкой стекает веселящая жидкость. Напротив – здоровенный детина со вздутыми мускулами. На кончике носа его повисла и осталась висеть дрожащая пивная капелька.
В следующий момент я почувствовал, как кто-то легко приподнял меня за воротник, так, что сдавило горло, я болтал ножками, но пола не ощущал, дыхание перехватило, глаза полезли из орбит, потом больной пинок в зад и – улица. Сырой снег. Лязганье трамваев. Сволочь, гадина. Унизить! Так унизить! Тебе это не пройдет даром. Я встал, быстро отряхнулся и собрался было опять в пивзал, чтобы отомстить ему, жестоко отомстить, так отомстить, чтоб помнил всю жизнь, но чьи-то участливые руки удержали меня, и произнес хриплый добродушный голос: «Не надо, дядя. Ведь прибьет он тебя. Сохатый это. Просто удивляюсь, как он тебя щас не прибил. Считай, дядя, что в рубашке родился. Иди отсюда подобру-поздорову».
Вы слышали? Я с самим Сохатым сцепился, перед кем дрожат местные бандиты и хулиганы. Я в рубашке родился. Пусть пинок под зад, пусть смешки. Ну и что? Молодец, Сохатый, уважаю таких, как ты. Гордость распирала меня. Теперь мне все нипочем, если я с самим Сохатым сцепился и жив и здоров. Глядишь, еще популярен v народа буду. Может быть, конкуренцию Сохатому составлю. Ну а теперь куда? Как куда? Теперь к женщинам. У меня должно быть много женщин! Но нет ни одной. Хотя нет, одна есть, Сонечка. Ну что ж, начнем с нее.
И семенящими шажками я направился к цели.
Уверенный звонок.
Сиплый голос:
– Кто там?
– Сонечка, открой, – заигрывающим голосом пропел я, – это я.
Дверь медленно открывается.
– Ох ты, господи, да откуда же вы, Дзопик?
– Что, Сонечка, удивлена?
– Да уж… проходите, что ж вы в дверях-то стоите?
Я хотел было распоясаться, но увидел на кухне косматого небритого мужика. Мне почему-то больше всего запомнились его полосатые носки. На столе – початая бутылка водки, два мутных стакана, миска с солеными огурцами вперемешку с квашеной капустой.
Мне стало неприятно. Я начал злиться на Сонечку, потом на этого мужика, потом на себя, потом на всех вместе. Я опять начал нервничать.
Мужик встал, на хмурой физиономии изобразил подобие ухмылки и пробасил:
– Гугин.
– Дзопик.
– Не понял?
– Мое имя Коля, но зовут меня Дзопик.
– А-а… ну проходи, Колян, садись. Сонь, давай еще стакан. Доставай вторую беленькую, – подмигивает мне, – ты, Колян, правильно держишь курс, она баба крепкая. Такая напоит и успокоит.
– А вы… а ты ей кем, простите, будете?
– А я бывший муж ее. Хороша баба, да не сошлись мы с ней в некоторых вопросах… Ну скоро ты, Сонька?
– Иду, иду, – суетливо отозвалась Сонечка.
Сонечка семенит со стаканом, бутылкой. Ах, чертовка Сонечка!
При виде водки меня затошнило, но Гугин настаивал.
– Ты, Колян, зажми дыхалку и разом хлопни, и все ништяк будет. Вот увидишь. А потом огурчиком зажуй. Огурчики знатные, хрустящие.
– Выпейте, Дзопик, – умильно проверещала Сонечка, захлопав длинными крашеными ресницами.
– Я… я… конечно же… разумеется, я выпью. Я водку люблю в общем-то.
– Ну вот и отлично, – обрадовался Гугин, – славный ты паря, Колян. Ну, пьем.
Я опрокинул стакан, и содержимое огненным комком ворвалось в мое горло. Было ощущение, словно захлебываюсь. Слезы полила, полило из ноздрей. Мне казалось, что водка тоже сочится из глаз, из носа и вот-вот хлынет из ушей. Дыхание сперло.
– Водички, водички возьми запей, – заволновался Гугин.
От воды стало легче, и я уже ощущал только приятное тепло разливающееся по телу, да пробуждающийся голод. В голове приятный гул. Робость и злость прошли.
– А ну-ка, Сонюшь, приготовь чего-нибудь горяченького, – забрасывая ногу на ногу, по-барски распорядился я.