У самых ворот чуть не столкнулся с Валентином Васильевичем Федоровым. В то время это был прямо, можно сказать, великолепный мастер обводки и в футболе и в хоккее, игрок большого диапазона. Слава его гремела по всей стране, а Валентин Васильевич оставался для всех, кто его знал, кто находился рядом с ним, удивительно простым, душевным, предельно скромным человеком. Он страстно любил детей и детский спорт и в свободное время по собственной инициативе безвозмездно занимался с юношеской сборной города. Там-то впервые мы и познакомились. Увидев меня и, видимо, с первого взгляда поняв мое состояние, Федоров подошел, молча обнял меня.
— Пойдем на тренировку, Сева, — сказал он как ни в чем не бывало. Сказал так, как будто мы уже с ним играем вместе лет десять.
В раздевалке он помог мне найти удобное место, познакомил с товарищами, рассказал, как выходить на поле, какой установлен в сборной порядок. С ним я сразу почувствовал себя иначе. Да, как важно, чтобы на пути молодежи, на пути тех, кто делает свои первые шаги в спорте, нашелся умный, тактичный, добрый старший товарищ. Таким оказался для меня Валентин Васильевич Федоров».
Буквально с первой же игры Боброва в составе юношеской сборной руководители общества «Динамо», на базе которого была сформирована команда, поняли, что не ошиблись в своем выборе. Восемнадцатилетний паренек из Сестрорецка не уставал поражать их филигранной техникой и чудесными финтами (Бобров мог легко обойти пятерых игроков противника с любимым финтом, при котором перебрасывал клюшку из правой руки в левую). В апреле 1941 года в докладной записке на имя руководителей общества прославленный спортсмен Михаил Бутусов писал: «По вашему указанию еще раз просмотрел игру юношеских команд. О выдвижении кого-либо в состав взрослых коллективов говорить преждевременно, за исключением одного — В. Боброва, проживающего в Сестрорецке. Мне сказали, что он уже выступал за динамовские хоккейные команды — и неплохо. Что касается футбола, у него очень большие задатки, и может получиться настоящий игрок, причем высокого класса. Считаю, что его нужно забрать на сборы».
Докладная возымела действие — Боброва зачислили во взрослую команду. Он сменил свой старенький лыжный костюм на новенькую форму с динамовскими инициалами. Вскоре команда уехала на юг для игр с тамошними клубами. Однако в разгар этой поездки грянула война.
После 22 июня ни о каком футболе и хоккее речь, естественно, уже не шла. Завод имени Воскова готовился к срочной эвакуации в Омск, и с первым же эшелоном туда должен был отправиться и Бобров. Но он, как и большинство его одногодков, мечтал совсем о другом — попасть на фронт и бить врага до победного конца.
Вспоминает А. Белаковский: «В сентябре сорок первого мы с Севой буквально столкнулись на улице. После обычных «Ты где?», «А ты?» я вдруг заметил, что Севка выглядит каким-то привядшим. И дело вовсе не в заношенном демисезонном пальто и в старой замятой кепке — он всегда в кепке ходил, а все дело в его взгляде. И еще — он здорово похудел. Мне почемуто показалось, что он голоден, и, достав полбуханки черного хлеба, что у меня оказалась, мы, присев на какую-то лестницу, вмиг съели ее. Сева очень не хотел уезжать в Омск, говорил, что все равно при первой возможности вырвется на фронт…»
Надеждам Боброва так и не суждено было сбыться — на фронт ушел его старший брат Владимир, а он вместе с заводом отправился в Омск. Вкалывал по 16 часов в сутки, вместе со всеми готовил предприятие к работе на новом месте. Когда завод наконец вошел в строй, Бобров очутился в цеху, где изготовляли артиллерийские прицелы. Так прошло десять месяцев. Наконец в августе 42-го Боброву пришла повестка из военкомата. Счастью его не было конца, ведь он так мечтал очутиться на фронте. Но длилось это счастье недолго. Вскоре выяснилось, что из Омска Бобров никуда не уедет — будет проходить службу в местном военном училище.