- Еще бы. Ведь это настоящая фирма, действительно выпускающая транзисторы.
- А ее директор - он и есть?..
- Да. Это Вулкан. И теперь вам должно быть ясно, зачем нужно беречь как зеницу ока. А потому - вот вам главный документ. - Генерал Глюкс вынул из нагрудного кармана фотографию и передал ее собеседнику.
Тот долго не отрывал изумленный взгляд от лица на снимке, потом прочел фамилию на обороте и прошептал:
- Боже мой, а я думал, он в Южной Америке.
Глюкс покачал головой:
- Ничего подобного. Он и есть Вулкан. Сейчас его работа находится в критической стадии. Так что если вы вдруг услышите, что кто-то излишне интересуется Вулканом, его нужно будет проучить. Сначала предупредить, а если не отступится, то и уничтожить. Вы все уяснили, камрад? Никто, повторяю, никто, кроме нас, не должен знать, какую роль играет теперь в нашей организации Вулкан.
Генерал СС встал. Поднялся и гость.
- Вот и все, - сказал Глюкс. - А теперь - за дело.
ГЛАВА 4
- Но ты даже не знаешь, жив ли он!
Петер Миллер и Карл Брандт сидели бок о бок в "ягуаре" у дома инспектора Петер застал Карла за завтраком.
- Да, не знаю. Именно это и нужно выяснить в первую очередь. Если Рошманн умер, значит, и делу конец. Поможешь?
Брандт обдумал просьбу и медленно покачал головой.
- Прости, нет.
- Отчего же?
- Послушай, я отдал тебе дневник только потому, что он потряс меня и я подумал, ты напишешь о Таубере. Но мне и в голову не приходило, что ты вздумаешь выслеживать Рошманна. Почему бы тебе просто не написать о дневнике?
- А что тут напишешь? "В один прекрасный день я нашел папку, где какой-то старик-самоубийца описывает пережитое во время войны"? Думаешь, мой редактор это примет? Признаюсь, на меня дневник Таубера произвел жуткое впечатление, но лишь на меня. О войне написаны уже сотни мемуаров. Они начинают надоедать. Посему одним лишь дневником никого в прессе не заинтересуешь.
- К чему ты клонишь? - спросил Брандт.
- А вот к чему. Если на основе дневника организовать розыск Рошманна по всей стране, из этого можно будет сделать хороший очерк.
Брандт не спеша стряхнул пепел с сигареты в пепельницу на приборной доске "ягуара".
- Никто его разыскивать не станет. Послушай, Петер, ты: полицию я знаю лучше. Мы освобождаем город от сегодняшних преступников. И никто не станет отвлекать перегруженных сыщиков на поиски человека из-за содеянного в Риге двадцать лет назад
- Но можешь ты хотя бы поднять этот вопрос у себя в полиции?
- Нет, - покачал головой Брандт. - Не могу.
- Почему? В чем дело?
- Потому что не желаю с этим связываться. Тебе легко говорить - ты холост, ничем не обременен. А у меня жена двое детей, посему я не хочу ставить под удар карьеру.
- Но разве это ей повредит? Разве Рошманн не преступник?
Брандт раздавил окурок.
-Не так-то легко объяснить. Просто в полиции существует этому особое отношение, некий неписаный закон. И заключается он в том, что, если начать копаться в преступлениях эсэсовцев, карьера только пострадает. Да и толку все равно не будет. Запрос положат под сукно, и точка. Так что, если хочешь раздуть это дело, на меня не рассчитывай.
Миллер помолчал, глядя в ветровое стекло, потом сказал:
- Раз так, ладно, оставлю тебя в покое. Но надо же мне с чего-то начать... Завещание Таубер оставил?
- Только краткую записку, где говорится, что он завещает все другу, некоему господину Марксу. Я подшил ее в дело.
- Хоть какая-то зацепка. Где найти этого Маркса?
- Откуда мне знать? - пожал плечами Брандт.
- Разве в записке не было адреса?
- Нет, - ответил Карл. - Только имя.
- Думаю, Маркс живет где-то рядом. Ты его не искал?
- Да пойми наконец, - вздохнул Брандт. - У нас в полиции ни одной свободной минуты нет. А знаешь, сколько в Гамбурге Марксов? Сотни только в телефонном справочнике. Я не могу тратить недели на поиски одного из них. Тем более что наследство Таубера не стоит ломаного гроша.
- Значит, все? - спросил Миллер. - Ничего больше?
- Ничего. Если хочешь разыскать Маркса - ищи на здоровье.
- Спасибо. Попробую.
Они пожали друг другу руки, и Брандт вернулся к семье и завтраку.
Другое утро Миллер начал с того, что зашел в дом, где жил Таубер. Дверь открыл небритый пожилой мужчина в засаленных брюках, подвязанных веревочкой, и расстегнутой на груди рубашке без ворота.
- Доброе утро. Вы хозяин дома?
Мужчина оглядел Миллера и кивнул. От него пахло капустой.
- Несколько дней назад здесь отравился газом один старик, - начал Миллер.
- Вы из полиции?
- Нет, я журналист. - Миллер протянул мужчине свою пресс-карточку.
- Мне нечего вам рассказать.
Без особого труда вложив в руку хозяина дома банкноту в десять марок, Миллер попросил:
- Нельзя ли взглянуть на его комнату?
- Я ее уже сдал.
- A где его пожитки?
- На заднем дворе. Они никуда не годятся.
Под мелким дождем мокла куча хлама. От нее все еще пахло газом. В ней валялись побитая пишущая машинка, две пары поношенных башмаков, старая одежда, связка книг и обветшавший шарф из белого шелка, который, решил Миллер, был связан, видимо, с иудаизмом. Миллер перерыл все, но ни записной книжки, ни писем от Маркса с его адресом не нашел.
- Это все? - спросил он.
- Да, - угрюмо ответил хозяин дома, стоявший у двери под навесом.
- Некий Маркс у вас не живет?
- Нет.
- И вы никакого Маркса не знаете?
- Нет.
- Таубер дружил с кем-нибудь?
- По-моему, нет. Вечно был один. Приходил и уходил, когда ему вздумается. Наверно, он был чокнутый. Но за квартиру платил исправно. И не скандалил никогда.
- Вы видели его в компании? На улице с кем-нибудь?
- Никогда. По-моему, у него не было друзей. И неудивительно - он вечно что-нибудь бормотал. Словом, чокнутый.
Миллер стал расспрашивать жителей близлежащих домов. Многие признавались, что встречали старика, который брел, повесив голову, укутанный в длинное пальто, шерстяную шапку и старые дырявые перчатки.
Три дня блуждал Миллер у дома Таубера, побеседовал с молочником, бакалейщиком, мясником и почтальоном, заглянул в бар, табачную и скобяную лавку - все напрасно. Лишь в среду он наткнулся на ватагу мальчишек, игравших в футбол у стены сарая.