– Ну что?
Она кивнула.
– Начали тянуть время, просили подождать, мол, он сейчас подойдет. Я бросилась на другую сторону. Минуты через три рядом с аптекой, откуда я звонила, затормозила машина. Не полицейская, обычная. Перекрыли оба входа, отправили двоих к телефонным будкам. Я видела, как допрашивают продавца. Судя по лицу, он отвечал в духе: «Откуда мне знать? Отсюда каждый божий день звонит толпа народу».
– Теперь ты веришь, что мне все это не привиделось по накурке? Кстати, я бы не отказался… Давненько не видал хорошего пластилина.
– Что будем делать?
– Сам не знаю. Давай я расскажу тебе все с самого начала, а там посмотрим.
С чего все началось? С младых лет я искал некую тайну, ключ, который откроет мне доступ к основополагающим знаниям, ответам на фундаментальные вопросы. Мне было сложно определить его суть. Я шел от одной подсказки к другой. Например, в чем для наркомана удовольствие от вещества? В избавлении от потребности. Возможно, любое удовольствие сводится к избавлению от чего-то плохого, и этот процесс можно выразить некоей формулой. Удовольствие пропорционально неудобству или напряжению, от которого оно избавляет. Сюда же входит и кайф от джанка. Пока не испытаешь героиновую ломку, ни за что не поймешь, какое это удовольствие. Вот почему, когда привычка уже выработалась, она практически необорима, а если справишься с ней, оставляет после себя сосущую пустоту. (В сосании пустоты прослеживается лаконичный, но емкий образ оральной природы зависимости, ужас оральной депривации.) Наркоман краем глаза видит формулу, саму суть бытия, это знание навсегда лишает его обычных источников удовлетворения, и жизнь его становится невыносимой. Пойти на шаг дальше, раз и навсегда выяснить, что такое – напряжение, и что – избавление, найти способы ими манипулировать… Главный ключ от меня вечно ускользал, и я счел, что изыскания мои тщетны, как поиски философского камня. Сам подход неверен: термины «ключ», «секрет», «формула» уводят меня в сторону… Секрет в том, что никакого секрета нет… Но я ошибался. Секрет есть, и теперь он в руках злых и невежественных людей. Секрет, рядом с которым атомная бомба кажется детской хлопушкой… И я по уши увяз в этом деле… Ставка – моя жизнь… И я не брошу карты до победного конца.
Нарезка
Как-то раз кусочки лица Джонни Йена выдавили булькая из Обширной Катастрофы.
– О, а вот и мой доктор. Тебе понравится, как он говорит за жизнь-желе. Оно липнет и растет на тебе как Джонни.
Его мягкая бескостная ткань головы вросла в правый бок доктора. Скальпель, торчащий из уха у Джонни, резал по ходу:
– Доктор, я тебе медленный зеленый сок. Он -парень с другом друг. Иной раз он исчез в жопе.
Официант повернулся с формальной ухмылкой. Певчая птичка нарушает тишину?
– Желе?
Ото всех досюда покрытый серо-зеленым пухом. Доктор на дюйм вытащил туза, подрезал узелки вокруг мертвого насмерть ледяного подводного глаза, сочащегося другом моим мистером С Агентом гидравлического давления левой губы доктора. Плоть была мечтательной и невинной. Док внутри холодное щупальце, слышу тебя отчетливо. Он протянул Короткие Сухопарые и подписал счет на инструменты. Два работника скорой помощи схватили Официанта. Тот вырвался и побежал к двери. Доктор метнул стетоскоп, намотавшийся тому на ноги, как боло. Бедняга упал с отчаянным криком, и медбратья потащили пустое тело. Доктор медленно встал на веточки ног, опираясь на гибкие трости.
Когда ветер дует в нужную сторону, можно услышать их крики на Центральной площади. И все говорят: «Очень познавательно».
Датская операция
Доктор сидел в хирургическом кресле из блестящего никеля. Его мягкая бескостная голова была покрыта серым пухом, правая сторона лица на дюйм ниже левой, вздувшейся, как нарыв, вокруг мертвого, ледяного подводного глаза.
– Доктор, познакомьтесь с моим другом мистером С, Агентом, он тоже приятный парень.
Двусмысленная улыбка мелькнула на левой губе доктора. Левый глаз, вросший в розовый коралл плоти, был мечтательным и невинным. Правый глаз знакомым ледяным щупальцем коснулся С. изнутри.
– Иной раз он не слышит тебя отчетливо. Он очень формальный.
Доктор протянул короткие сухопарые пальцы. Хирургические инструменты отразили неон и разрезали лицо Джонни на кусочки света.
– Желе, – сказал доктор, булькая закостеневшими бордовыми деснами. Хвосты его раздвоенного языка сплетались друг с другом, когда он говорил: – Жизнь-желе. Оно липнет и растет на тебе как Джонни.
Крошечные узелки ткани вросли в руки доктора. Он вытащил скальпель у Джонни из уха, срезал их в пепельницу, и они медленно шевелились там, испуская зеленый сок. Доктор медленным гидравлическим давлением закинул ногу за ногу. Внезапно густые черные волосы выросли из лодыжек, превратив носки в черную пыль. Доктор шлепнул молодого официантика, и скальпель исчез у того в жопе. Вытащив перманентный маркер у официанта из ширинки, доктор подписал счету него на манжете, «как говорится».
Древнее лицо угасло
Инспектор Джей Ли из полиции Сверхновой: – Мистер Ай-энд-Ай Мартин оказался мелкой сошкой, то есть именно тем, кем и выглядел: опустившимся водевильным актером на тяжелом металле. Судя по всему, он даже не способен мыслить в терминах Сверхновой. Однако он имел смелость выдать нам как минимум одну из основных личностей мистера С. Речь идет о докторе, психиатре. Как всегда, у того незапятнанная биография. Выступает против шоковой терапии, лоботомии, принудительного лечения. Говорит: «Свободная воля не может быть разрушительной». Если подумать, смелое утверждение. Поначалу доктор вежливо и с юмором отрицал, что связан с Бандой Сверхновой. Но на очной ставке сперва мистер Мартин, а потом и тысячи других информаторов, идущих за ним, как за гамельнским крысоловом, визжащая толпа, в состоянии предельного ужаса (за все годы работы в полиции я никогда не видел такого испуга), все на любых условиях умоляли защитить их, и все указали на доктора как на того самого мистера С, человека, отдающего приказы. Мистер С, также известный, как Янтарные Тиски, так же известный, как Железные Когти… Нет, он дал показания не потому, что мы его сломили. Спокойный, как камень, он сообщил, что в рамках плана по созданию Сверхновой действительно отдал приказ сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки.
– Мистер С, хотите ли вы сделать заявление?
– Заявление. Мои заявления лишены смысла для тех, кто не думает в терминах раскаленного газа, астрономических туманностей, световых лет и антивещества. Ваши специалисты могут под мою диктовку записать формулы, но не способны понять их суть. То, что я готов сказать, вам никогда не постигнуть.
– Все равно попытайтесь.
– Хорошо, но если вы собираетесь хотя бы частично воспринять мои слова, отриньте человеческие чувства и ценности. Ваши так называемые эмоции здесь неуместны. Я не чувствую. Я мыслю. И все мои помыслы направлены к Сверхновой. «Почему?» – спросите вы. Почему? Да потому. Поймите: у меня нет мотивов. Я действую машинально, единственно возможным образом. Мои устремления наполняют тысячи умов и тел, и цель их – Сверхновая. Доктор, сидящий перед вами, в данный момент оказался самым подходящим вместилищем. Да, он выполняет мои приказы без эмоциональных шумов и искажений. Когда были сброшены ядерные бомбы, все, кто мог бы мне помешать, получили должный сигнал. Сверхновая в машинных терминах на этой планете неизбежна.
Вот несколько базовых принципов: любое слово, любой образ, словно воск, залитый в матрицу, определены тем, чем они не являются. Я – матрица. Я – то, чем вам никогда не быть. Потому любая мысль, любое слово или изображение несут на себе мою печать. Вы живете внутри пределов, и я – ваш предел. Образ есть организм. Любая форма жизни, человеческая или нет, есть организм. Условия, в которых существует органика, имеют узкие границы. Температура. (Поверьте, она очень важна. Вся моя власть строится на концепции жара.) Вода. Пища. Кислород. Вы можете легко представить себе организмы с другими границами, способные жить в более высокой или низкой температуре, дышать другими газами, есть другую пищу, и такие организмы существуют, их миллионы. Когда я начну распространение образа, конец будет един. Все организмы по определению ограничены, они ютятся в том, чем не являются. А я – то, чем организмы не являются. Я существую лишь там, где нет организмов. Я существую там, где нет жизни. Я существую там, где нет вас. Мистер Гайсин говорит об уничтожении слова и образа. Почему я против? Ответ содержится в вопросе. Я – противоположность. Та, что определяет любой организм. Пользуясь случаем, отвечаю всем ползающим, хныкающим, организменным оппонентам в этом мире и во всех других. Я не паразит. У вас нет ничего, что нужно мне. Потому что мне не нужно ничего. Паразиты – те организмы, кого я использую. Да, их паразитическая жизнь включена в формулы Сверхновой. На самом деле формула Сверхновой есть число. Образ есть время. Время радиоактивно. Возьмем вашу планету. Представим, что я разогрею матрицу вокруг вас. До точки, когда вы не сможете более существовать. Я буду сжимать ее все сильнее и сильнее. ХЛОП. Матрица взрывается раскаленным облаком. Больше матрица, то есть я, ничего не содержит.