Александр Константинович Цыганков
Дословный мир. Третья книга стихов
Ветка
Слово приводит в порядок не вещи, а нас.
Тонкая веточка к дикому древу привита.
В кроне безвременья, словно словарный запас,
Зреют плоды в говорливой листве алфавита.
Сколько же радости было в прозрачных лесах —
Ветер в обвалах листвы и поющая крона,
Ропот ветвей, что, как вены, в густых небесах,
И судьбоносных созвездий венец и корона!
Где это всё? И зачем на дощатом столе
Белый кувшин и багровая тяжесть рябины?
В сей кутерьме – в золотой да серебряной мгле —
Грустью просвечены лучшие наши картины.
Кроет окрестности века разбойничий свист!
Время, как ветер, в дремучем лесу алфавита
Вдруг прошумит, рассыпаясь листвою на лист.
Только зачем эта веточка к древу привита?
8.2005 (8.2008)
Мотив
Мне хотелось бы жить, путешествуя там,
Где во снах не могли ни Улисс, ни Ясон
Побывать и остаться – подняться к богам,
Что и сами взошли на чужой небосклон.
Мне хотелось бы жить, а не быть на виду
И не радовать взор одноглазых часов.
Я и так под прицелом. Я ровно иду
По изломанной кромке крутых берегов!
Мне хотелось бы жить! Не предлог, не глагол —
Каламбур, ветерок, что сдувает с руки
Измельчённый зрачок Полифема на стол,
Рассыпая согласные новой строки.
Будет берег и дом. Будет плеск в темноте!
Будет шторм и скала – и раздолье волнам!
Будет гулкое эхо в ночной пустоте —
Мне хотелось бы жить, путешествуя там…
12.1996
Плывущие Голгофы
Прошло сто лет – и что ж осталось
От сильных, гордых сих людей…
А. С. Пушкин
Подумать только! Он ещё плывёт —
Корабль… Мне эпитетов не хватит,
Чтоб выразить, как время ветром катит
Громаду по волнам, что в свой черёд
И нам воспеть уже пришла пора —
Мужицкую и царскую отвагу!
Построить флот – не вымарать бумагу,
Как чью-то славу, росчерком пера.
Но веком правил грозный мореход —
И город рос, и дело пахло дракой…
Расхристанным портовым забиякой
Сходил с лесов помазанник в народ.
И плотники на мачтовых крестах
Висели, и плывущие Голгофы
Выстраивались в море, словно строфы —
«Полтавы» – в драматических стихах.
10.2005
Простая песня
Исследователь тайны! Мир – не карта,
Да и не карты в шулерской колоде.
Я мыслю, значит – следую свободе!
Что ветреней, чем, скажем, у Декарта,
Зато верней, чем бред о розе дивной,
Какая бы вовек не увядала.
Одной любви для целой жизни мало!
И кажется нам истина наивной.
Пусть прост мотив, но песня тем славнее,
Чем с ветерком созвучней! Словно это
Той вольности немыслимой примета!
И чем смелее голос, тем вернее!
Гармонии претят мечты о славе.
Начало музыки – вдали от хора!
Простая песня льётся из простора.
Играет море в каменной оправе.
7.1998(4.2007)
Неподкупность
С утраченной картины Полигнота
Достаточно представить – и вода
Преобразит рисунок части света,
Взволнованной гекзаметром поэта,
Как первые стихи и города.
И прозвучит вдали: «Скажи царям —
Оракул онемел…» И мир качнётся!
И кажется, что пифия смеётся,
Предсказывая гибель кораблям.
И дикостью продлённый на века,
Гремит во мгле гекзаметр Гомера
О том, что и пространство – полумера,
И время не верней черновика.
В одной строке – и жертва, и алтарь,
Безумный взгляд пророчицы и – море,
Где с бурей – во вневременном просторе —
Всё борется какой-нибудь дикарь.
9.2007 (3.2009)
Лес расходящихся тропок
Лес расходящихся тропок – от родника,
Чья чистота – как исповедь самурая.
Дальневосточный поезд издалека
Гулом пробил пространство лесного края.
Что там теперь, в том весёлом густом саду?
Светит ли лампа под мелкой старинной сеткой?
Где тот философ, мыслящий на ходу,
Что управлял оркестром ольховой веткой?
Поезд, как время, всё ускоряет ход,
Пересекая плоскость в картине сада
С тенью садовника, что заклинал восход
Неповторимой лексикой вертограда!
Можно исправить повести и стихи,
Но персонажей не привязать к предмету
Новой эстетики, как и все их грехи
Лучше оставить людям, чем бросить в Лету.
Только в садах вызревают плоды идей.
Образ Платона глубже, чем тень платана.
Лес, где расходятся тропки, как мир людей,