Заправились и еще раз прошлись... Но и нам теперь небезопасно. Скоро могут нагрянуть. После обеда передали приказ: перебазироваться километров на тридцать, непосредственно в Малагу.
* * *
Малага с высоты полета кажется райским уголком. Горами и морем она отделена от ада. Не дымят, как в Мадриде, пожарища, не перегорожены улицы баррикадами - этими тромбами городских сосудов, не изгибается по окраине змеиное тело траншей. Одноэтажный город закутался в зелень.
Почти на берегу нам выложили посадочное "Т". Один за другим идем на посадку.
Небольшое поле поросло густой, давно не мятой травой. По его дальнему от моря краю стоят оливы, похожие на яблони, далеко выбросили свои ветви. Здесь хорошо можно укрыть самолеты, и этим мы сразу занялись. Здесь же небольшой ангар, полосатый черно-белый столб с указателем ветра, пятно черной земли, выжженной когда-то хранившимся здесь бензином. За оливами, через дорогу, мандариновые сады. До города километра четыре.
Недавно прошел дождь - дымок испарений висит колыхающимся маревом над полем. Поодаль неспешно прогуливаются Ковалевский и встретивший нас здесь представитель местного командования. У них деловой разговор. Марево причудливо искажает их фигуры. Видны будто сами шагающие ноги, а над ногами висят два пятна: большое желтое - это куртка Ковалевского и маленькое темное - шляпа испанца.
Самолеты замаскированы. Скоро подойдет наша автоколонна, поэтому Ковалевский обходит аэродром, прикидывая, что где будет. От нечего делать плетемся за ним - неплотная толпа, шесть человек в одинаковых кожаных куртках на "молниях", в синих березах.
- Вот здесь, пожалуй, - говорит Ковалевский, - будем держать горючее. Подальше от Матюнина...
Есть люди, которые всю свою жизнь осеняют улыбкой, у них как-то удивительно сплетается серьезное и шутливое. Сейчас капитан Казимир имел в виду привычку Виктора, не глядя куда, выстреливать щелчком пальцев окурок папиросы.
Лицо Ковалевского постоянно в смене выражения - оно то серьезно-сосредоточенное, то насмешливое. И когда он улыбается, обнажается щелочка между передними зубами, и это делает Антона еще более добрым.
- Пожалуй, тут хорошо можно укрыть автомашины, - говорит он оглядываясь. Говорит по-деловому, но следующая фраза уже принадлежит другому настроению. - Только вот что... - Он с сомнением покачивает головой. - Только вот... Ноги нашего Матео все равно будут выглядывать из кабины, когда он спит. Ох, чует мое сердце, выдаст он нас своими ногами...
Матео-шофер действительно большой любитель поспать.
А недалеко от нас море. Оно кажется вспухлым, оно между нами и солнцем и поэтому искрится, переливается. В полукилометре от нас кончается земля. Там гигантская чаша, наполненная живительной, властно манящей к себе влагой. Стоит теплый январь, и мы все чаще поглядываем туда.
Ковалевский замечает это.
- Пожалуй, прогуляться можно, - решает он. - Жалко, если получится: были и не искупались. Никто не поверит. Сейчас я два-три слова скажу охране и пойдем...
Снимаем куртки, теперь выглядим пестро - мы в разноцветных шелковых рубахах, это единственно разрешенная неформенная часть нашей одежды. Виктор с Николаем сняли и рубахи. Идут рядом, но Матюнин, само собой, на полшага впереди. Спина у него дугой, он будто волочит свои тяжелые крепкие ноги. У Николая же торс - как перевернутый треугольник. Несет Мирошниченко свое тело ровно, идет упруго, я бы даже сказал, идет, играя своей статью.
Справа и слева от меня Квартеро и Хименес. Я заметил, что обычно оказываюсь между ними, и удивлялся вначале такой повторяющейся случайности, пока не догадался. Они - в моем звене, и, видимо, для них само собой разумеется быть всегда рядом с командиром.
Квартеро крупный, у него густые черные кучерявые волосы, он невозмутим и часто задумчив, особенно в последние дни. Хименес тощ, лысоват и очень подвижен. "Об ином человеке, - объяснялся с ним однажды Матюнин, - говорят, что он беспробудно пьян. А ты, Хименес, беспробудно веселый, и я таких люблю. Ты не Мирошниченко - ему улыбнуться все равно, что взаймы дать. Хименес, действительно, такой весельчак, что просыпается уже с шуткой, и кажется, что он и во сне не переставал шутить.
Только Квартеро, пожалуй, один среди нас, кто не вооружился пикой иронии. Вот и сейчас идет насупившись, руки держит за спиной, смотрит под ноги.
- О чем задумался? - спрашиваю.
Поднял голову, оглянулся на город, посмотрел на небо.
- Слетать бы к жене, - говорит неожиданно. Только сейчас я вспомнил, что рядом, но по ту сторону фронта, находится село, где он укрыл Пакиту с сынишкой.
- Тут недалеко, - продолжает он. - Совсем пустяк.
- В Америку через океан легче слетать, - говорит Хименес.
- Да, в Америку легче, - грустно соглашается Квартеро.
Звуки моря начинают доставать нас. Негромкий ласкающий шелест волн расслабляет. Хочется увлечься здесь и слушать, слушать, ни о чем не думая.
Закатав брюки, Виктор Матюнин входит в воду,
- Древнейшее Средиземное! - с театральным пафосом произносит Ковалевский, раскидывая руки.
- Все они древние, - поправляет Мирошниченко.
- Точно. Но про другие мы мало знаем. А это - сама история. Представить только: несколько тысяч лет назад сюда причаливали финикийцы, древние римляне. Карфаген посылал свои весельные суда... Отсюда уходили к берегам Америки многопарусные корабли Колумба, здесь, наверное, маячили на горизонте паруса корабля Магеллана, плывущего искать Индию...
- Представляете! - удивляется Мирошниченко. - Кто только тут не ходил.
- А представляешь... - поворачивается, стоя в воде, Матюнин, и интонация его голоса - вся наперекор мечтательному тону Николая. - А представляешь, что сейчас по этому морю ходят немецкие крейсеры?
- И республиканские ходят, - возражающе дополняет Хименес.
- Хорошо, что ходят, - Матюнин, захватив пригоршню воды, плеснул себе на грудь. - Но чего они дают ходить немцам?
- Южный фронт противника недооценивают, - вступает Галеро. - На море, правда, силы еще ничего. Но на земле трудно. Оружие республиканцам почти не поступает. Но главное даже не в этом. Части анархистов ненадежны. В штабах много скрытых сторонников Франко. Замыслы операций часто становятся известными врагу.
Галеро успел переговорить с теми несколькими испанцами, которые были на аэродроме, - это они ввели его в курс дела.
- Пять минут истекло, - объявляет Ковалевский, вскинув руку с часами. - Побывали на берегу Средиземного моря - и то ладно. А купаться и загорать будем в следующий раз...
Вскоре прибыла и остальная часть отряда, стали размещаться.
Ночевать летчикам определили в отеле. Едем на двух наших легковых машинах в город.
Машины огибают бухту, открывается порт.
- Смотрите, наш!
Наш! Родной, с красно-белой полоской на трубах, с серпом и молотом над ней.
Остановились, вышли. Долго стояли, вглядываясь в контуры корабля. Ведь это - кусочек Родины. Не хотелось уезжать отсюда.
Когда вновь садились по машинам, Ковалевский сказал, показывая глазами на испанца, встречавшего нас на аэродроме:
- Я попросил товарища Родригеса показать нам город.
Малага - похожа на Одессу. Дома в основном небольшие, за заборами садики. И всюду половодье роз. Они во дворах, вьются по заборам, тянутся вдоль улиц, сплошь устилают скверы, гнездятся в больших вазах с землей перед дворцами. Они вокруг руин древнеримского театра, на подступах к древнеарабской цитадели Алькасаба... В жизни я не видел столько роз.
Нет, не ошибся я, когда с высоты полета город показался мне раем среди ада. Вокруг Малаги затягивается петля, отдаленно громыхают выстрелы орудий. А здесь так не вяжется со всем происходящим сумасшедшее буйство цветов.