Уткин грубоватым своим юмором явно набивался выпить.
- А-а! - обрадованно догадался "служитель". - Так его тут целый состав.
- Кого его?
- Спирту, говорю. На четвертом пути цистерны. Сделали дырочку - и текет.
- Берем-ка фляги, - быстро скомандовал Уткин, - и организуй слушок по эшелону.
Кто-то из них вскочил на платформу, зашурудил под брезентом, в танке, выбрался и тяжело спрыгнул на перрон...
- Комендант станции сообщил, что стоять будем долго.
- Можно устроить обед. У вас есть полевая кухня?
- Мы сухим пайком выдаем.
- Ну а кипяточек у нас найдется прямо из крана на перроне.
Железнодорожник посмотрел в окно, вздохнул:
- Вся страна теперь пьет кипяток, по всем вокзалам велено круглосуточно подавать. Такая масса людей двинулась!
Ну что ж, обед - хорошо. Сегодня еще не было возможности дать людям хотя бы кипяточку. Заодно расскажем о новостях, прокомментируем последние сводки с фронта. Потружусь, так сказать, за себя и за комиссара.
Комиссара теперь в полку нет. Был - вызвали в тыл формировать авиационно-техническое училище. Вместе с ним поехали и мои: Нила, ее мать Наталья Степановна и Дима, сын.
Возле вагона начальник штаба торопил группу людей, собираясь, как я понял, куда-то идти. Увидев меня, облегченно вздохнул:
- Товарищ полковник, никуда не отходите, а лучше будьте в вагоне.
- В чем дело?
Он рассказал о разговоре, услышанном Бакановым.
- Послал арестовать этих паскудных типов. Но не могут найти.
Только тут Баканов вспомнил:
- Они за спиртом побежали...
- Значит, не убегут, - успокоился начштаба. Он поставил ногу на свисающую из вагона проволочную петлю, которая служила нам лесенкой, положил на поднятое колено пухлую свою сумку и начал писать сопроводительное письмо местным военным властям насчет этих двоих.
- Ведут! - послышалось.
Впереди шел Уткин. Устало, тяжеловато, со связанными руками и в разорванной гимнастерке - была борьба. Люто бросал быстрые взгляды по сторонам. Задержал глаза на мне, в них острая неисполнимая злоба. И сказал, искривляя шрамом рот, будто поделился неудачей:
- Просчитались мы, начальнички...
Видно, в пылу борьбы кто-то сказал, выдал, что все их планы известны.
Глядя им вслед, Баканов прищурил свои голубые, обычно беззащитно-добрые, но теперь беспощадные глаза.
- Предатели - это всегда мерзостные типы.
- Не всегда, - возразил Баканову лейтенант Кувшинов. - Иной с виду знаешь какой порядочный.
- Всегда! - упрямо повторил Баканов.
Я приказал построить полк. Все ожидали объяснений, но дело было сейчас в другом: немедленно сдать спирт.
Понемногу начали сносить...
С комендантом станции мне надо было еще решить кое-какие дела. Пошел к нему. Когда закончили, комендант пожаловался:
- Что за народ! Прострелили цистерну, налакались спирта. Теперь вон они, лежат. Питье-то было и не питье вовсе. С черепом и костями. Но разве обращают внимание? Для них главное - пахнет, а знак - так это, мол, обманывают.
Все во мне похолодело. Вдруг из наших кто-нибудь затаил!
Подняли полк в ружье. Наверное, лицо мое было неузнаваемо. На нем и страх за жизни, и ненависть к этой безумной людской жадности, и торопливая устремленность к благополучному исходу.
Надо, чтоб все запомнили этот урок.
В колонне по два проходит полк мимо скрюченных трупов.
Были потом слова, только не такие, какие обычно произносят над мертвыми. Не все на войне умирают геройски, некоторые и вот так, бессмысленно, даме грязно. Это надо запомнить. Каждому. Навсегда.
Вот когда по-настоящему полился спирт! Из фляг, бутылок, ведер, даже из противогазных коробок. В одном вагоне смущенные бойцы извлекли связку фляг из бочки с питьевой водой.
- Паршивая смерть у тех троих, - сказал Кувшинов. - Но хоть в чем-то она была и полезной, как ни парадоксально. Сколько бы трупов могло быть!..
* * *
В Москву прибыли, когда только что было введено осадное положение. Часть правительственных учреждений, дипломаты срочно эвакуировались в Куйбышев. Это подействовало на население. Многие, кто прежде отказывался эвакуироваться, теперь заторопились.
Три сиротливых вагона загнали в "тылы" Казанского вокзала, танки пошли дальше - на фронт, совсем близкий. Из своего вагона комендант литерного махнул на прощанье здоровой рукой.
Неподалеку рабочие сваривали из тяжелых плит бронепоезд. Потянуло к этим первым встретившимся москвичам.
- Какие новости?
Они ответили сразу, ответили радостно, словно человек подошел узнать именно об этом:
- Товарищ Сталин - в Москве! Политбюро и Ставка тоже на своем посту. Так что все нормально...
В тот день много раз слышал, как передавали эту новость один другому, и она производила магическое действие.
Подошел худой, болезненного вида человек, начал сзывать по фамилиям рабочих. Человек десять встали в кружок вокруг него, и он сказал:
- Проведем наше... - помедлил, бросил взгляд на меня, - наше партийное собрание. На повестке дня - прием в партию. Вот заявление.
Секретарь читал, а по тому, как степенный пожилой рабочий покраснел и опустил голову, я понял, что это его принимают в партию.
- "... В суровое для столицы нашей Родины время, - читал секретарь, хочу быть в рядах ее защитников коммунистом".
Закончил, обвел взглядом "собрание".
- Вопросы будут? Кто что скажет? Помолчали, и один глухо произнес;
- Сам все знает, как оно есть и как надо. Вот так и надо!
Эта немногословная, но многозначительная фраза подействовала на пожилого рабочего очень возбуждающе. Он всем по очереди благодарно жал руки, и выражение торжественной решимости не сходило с его лица.
- А я тебе все же сделаю замечание, - сурово заговорил секретарь, беря его ладонь в свою. - Не по-партийному поступаешь, когда злишься, что не отпускаем в ополчение. Ты у нас редкий специалист и твой фронт - тут. Понял? Это тебе теперь партия говорит. Понял?
Тот торопливо закивал, тяжело сглотнул застрявший в горле комок. Голос его дрогнул:
- Я... до последнего дыхания...
Когда у них все закончилось, секретарь сделал несколько шагов в мою сторону и, подойдя, спросил:
- У вас к нам дело?
- Да нет. Мы только что приехали, - я махнул рукой в сторону наших вагонов, - и не терпится узнать о Москве в москвичах.
- Москва выстоит, в этом никто не сомневается, а москвичи - вот они. Правда, не все наши здесь. Многие - особенно женщины и подростки - сейчас под Москвой, на строительстве оборонительных сооружений. Ну а настроение какое? Сегодня еще шесть заявлений в партию получил.
Вспомнилось мне, что и у нашего парторга, пока ехали, Накопилось в планшете много заявлений.
- И знаете, - делюсь с собеседником, - поразительный факт: чем тревожнее фронтовые сводки - заблокирован Ленинград, подошли фашисты к Москве, сложно на юге - тем больше видно в людях твердости, тем многочисленнее наша полковая парторганизация...
- Вот вы говорите это, а мне пришли на память ленинские слова об аналогичной ситуации зимой девятнадцатого года. Тогда тоже усилился приток в партию. Заметьте: не в какое-нибудь благополучное время, когда к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы. А стояла такая же суровая пора, когда, говоря словами Ленина, Юденич был в нескольких верстах от Питера, а Деникин в Орле, около трехсот пятидесяти верст от Москвы, то есть когда Советской республике угрожала отчаянная, смертельная опасность и когда авантюристы, карьеристы, проходимцы и вообще нестойкие люди никоим образом не могли рассчитывать на выгодную карьеру (а скорее, могли ожидать виселицы и пыток) от присоединения к коммунистам... Именно в таких условиях сегодня тысячи, тысячи и тысячи наших людей совершают свое присоединение к коммунистам. А?!