- В истории третьего такого факта не сыщешь.
- Не сыщешь. Могу и точнее сказать, слышал на совещании: за первые месяцы войны в партию вступило в несколько раз больше, чем за последнее мирное полугодие. Но и это не выражает всего. Куда ни посмотришь сейчас, видишь, буквально видишь: сплотился, сгрудился, встал в боевой порядок вокруг партии весь народ.
Он неожиданно окликнул паренька-сварщика, сказал ему, чтобы комсомольцы подумали над именем для бронепоезда, и так же неожиданно перешел к нашему разговору:
- Бывали вы в Москве? Теперь она, конечно, иная. Напряглась для боя...
Едва вышел на привокзальную площадь, чтобы направиться в штаб ВВС, там должны были указать дальнейший наш маршрут - завыли сирены, и репродукторы с нескольких сторон стали повторять:
- Граждане! Воздушная тревога...
Люди побежали кто куда, все, наверное, знали, куда бежать. Я не знал, поэтому прижался к стене дома.
Как-то сразу надо мной загудели моторы, и началась стрельба. Завязывался воздушный бой, но бомбардировщики упрямо шли вперед и как раз над вокзалом стали высыпать свои бомбы. Со всех сторон грохотало, было это все же не рядом, за строениями. Но вдруг дом напротив вздрогнул, чуть поднялся в воздух - или так показалось - и посыпался вниз лавиной кирпичей.
Бомбежка закончилась быстро, звуки моторов и трескотня воздушного боя исчезли так же внезапно, как возникли. Площадь вновь ожила. Появились пожарные машины, санитарные фургоны.
Я вернулся, но убедившись, что беда миновала нас, опять направился в город. Шел пешком, хотелось посмотреть, послушать. Действительно, город напрягся для боя. Иногда улицу пересекали ежи, опутанные колючей проволокой, баррикады, выложенные из мешков с землей. Висели аэростаты воздушного заграждения. Суровая деловитость отличала жизнь города. Возле домов стояли небольшие группы людей - в основном женщины и молодёжь, с противогазными сумками на боку. Это после бомбежки покидали свои посты на крышах дежурные смены добровольных дружин. Их задача - сбрасывать и тушить зажигательные бомбы. Другие дежурят в подъездах, у входа в бомбоубежище. Теперь они сошлись и возбужденно обсуждали детали только что затихшего воздушного нападения.
- И часто бомбят? - спросил я, подойдя к одной из таких групп.
Ответили не сразу. Замолчали, обернулись, изучающе разглядывая.
- А вы кто такой будете? - подозрительно спросила сухонькая, решительного вида женщина лет пятидесяти.
Пришлось объяснять.
Глядя на этих женщин и девушек, я вспомнил Нилу. В Ростове-на-Дону она вот так же забиралась на крышу, дежурила на улицах. И так же подозрительно оглядывала прохожих. Чувство повышенной бдительности было присуще всем - по радио, через газеты постоянно напоминали: не доверяться незнакомым. Однажды Нилу остановил милиционер, назвал улицу и спросил, как ее отыскать. Едва отошел, она побежала за патрулем.
- Конечно, подозрительно, когда милиционер спрашивает улицу, оправдывалась, рассказывая мне, что задержанный оказался нашим. И с возмущением привела еще один повод, который он дал для подозрений: Представляешь, война, а от него одеколоном пахнет!..
Где она сейчас? Как доехала? И доехала ли?
Круговая оборона
Самое страшное - это когда зенитка не стреляет. Если она бьет - тут уже спокойнее, потому что видишь: бьет и не попадает, Можно увернуться от черных хлопьев.
Но когда зенитка не стреляет и ты знаешь, что она есть, что прилипчиво следит своим стволом, и представляешь, как наводчик старается поймать тебя в прицел, а может быть, уже вцепился в самолет перекрестием - скверно в такие мгновения на душе!
И вот зенитка выстрелила. Блеснуло внизу и блеснуло рядом. Сквозь рев мотора чуть послышался звук, будто швырнули горстью гороха.
Еще неясно, что произошло, сбит или не сбит, поврежден или не поврежден, выведешь машину из пике или она уже не послушается - об этом просто не успеваешь подумать, потому что как раз время нажимать на гашетку. Длинная светящаяся нить пульсирует вниз, обрывается в стоящем на поле "юнкерсе".
Выходим из пике и идем друг за другом, образуя большой круг. Сейчас должны появиться вражеские истребители - надо занять круговую оборону.
Возможности техники диктуют тактику. ЛаГГ-3 уступает "мессерам" и в скорости, и в маневре. Единоборство удается только опытным летчикам. Но таких мало. Большие потери. Все время поступает молодежь. Неопытные. Кто-то подал идею: а не выгоднее ли бить фашистские бомбардировщики на аэродромах? Защищаться же от истребителей нередко приходится "в кругу". Крутясь в нем, подстраховываем друг друга, медленно оттягиваясь к территории, занятой своими.
Что и говорить, оборонительная тактика.
Но нужно и наступать, не давать бомбардировщикам проходить к намеченным целям - ведь это главная задача истребителя. Нужно нападать на идущие бомбить "юнкерсы", рассеивать их. Хорошо, если они без прикрытия. Но если прикрытие и есть, все равно нужно нападать. Нужно! И значит сознательно идти на схватку при всех преимуществах за врагом. "Слишком велики шансы обреченности", - с горечью говорят летчики, подсчитывая пробоины.
И поражает, как спокойно они вновь выходят на задания с таким вот "шансом обреченности". Потому что в жизни бывает время, когда твоя собственная судьба в твоих собственных глазах кажется второстепенной. Все заслоняется чем-то гораздо большим, и становится естественной, даже обыденной, само собой разумеющейся мысль о жертвенности: каждый должен честно совершить все, что кому выпадет,
Во имя этого большого. А это - судьба страны. В ней для каждого солдата есть свой особый участок. Кому-то насмерть стоять на подмосковных рубежах, кому-то до последнего держаться в Севастополе, кому-то останавливать лавину, рвущуюся к Волге.
Для нас же сейчас главное, во имя чего совершаются все "надо", Ленинград.
Осенью сорок первого фашисты взяли его в железное кольцо блокады. Страшные испытания обрушились на город зимой. Голод схватил ленинградцев своей цепкой костлявой лапой. В декабре, выдавали по 125 граммов хлеба на служащих, иждивенцев и детей, по 250 рабочим, по 300 для войск в тылу и по 500 граммов для тех, кто на передовой. Стояли лютые морозы. Не работало отопление, не ходили трамваи, вышли из строя водопровод и канализация, в дома не подавалось электричество - пользовались керосиновыми лампами, а то и лучинами.
Смерть от голода стала массовым явлением. 20 февраля сорок второго года, например, на Пискаревское кладбище доставили несколько тысяч трупов.
Но город живет, трудится, борется. Невероятные муки и невероятная стойкость ленинградцев потрясли весь мир.
Два фронта - Ленинградский и Волховский - ведут упорнейшую борьбу за город Ленина, колыбель революции, сюда приковано внимание всей страны.
Идет зима сорок второго года. Время невероятно трудное. Но это уже не сорок первый. Враг в основном остановлен, он уже был бит под Москвой, уже рухнула идея гитлеровского "блицкрига", уже мы освободили немало городов и сел. Уже ведется широкое наше наступление - силами девяти фронтов.
Ленинградский и Волховский в этом общем зимнем ударе по врагу решают свою задачу: сорвать гитлеровский штурм Ленинграда, вызволить город из блокады. Оба фронта начали наступательные действия навстречу друг другу.
Бои идут упорные. Лишь 2-й ударной армии Волховского фронта удалось вклиниться в расположение врага на 70-80 километров. Но положение это опасно, армию могут отрезать, взять в кольцо - слишком узкую горловину оставила она за собой, войдя в прорыв.
Что особенно угнетает летчиков, - господство немецкой авиации. Она непрестанно висит над частями 2-й ударной, преследует их, буквально терзает. А мы бессильны. У нас нечем помочь. Бывает, что на весь Волховский фронт остается каких-то два десятка самолетов, по четыре-шесть машин на полк. Все основные авиационные силы страны брошены на прикрытие Москвы, на обеспечение боевых действий на центральном направлении. Новая техника поступает очень редко: еще не набрали свою мощь заводы, вывезенные в глубь страны...