Но неожиданно появляется еще группа самолетов. Чьи - сразу не понять. Недавно тут у немцев появились новые истребители "Фокке-Вульф-190". Очень похожи на наши Ла-5. То ли случайно, то ли с умыслом это, но передняя часть выкрашена в красный цвет, как и у нас (отличительный знак самолетов нашей дивизии). На такую удочку мы уже попадались. Вот и сейчас, вижу, Соколов не обращает внимания на "фоккера". Рвусь к нему, но поздно. Машина Соколова уже горит, кренится. Бью по "фоккеру" - не успел он уйти, тоже вспыхивает. Но что ото? Справа и слева от меня трепещут длинные и белые, как веревки, трассы. Это - конец, тут не вырваться. Если бы ведомый помог...
- Саша, выручай!
Тут он, тут, мой ведомый. Рву машину в сторону, резко оборачиваюсь и вижу: Майоров идет за мной, а "фоккер", который просто чудом не сбил меня, неуклюже несется вниз. И еще ниже, вижу - белеет купол парашюта. А сердце колотится, едва не выскочит из груди.
"... Патрулировали И. Скрыпник и К. Федоренко. Обнаружили четверку "мессершмиттов", которые шли ниже. Произвели атаку. Двоих сбили. Но их самих сверху атаковали "фокке-вульфы". Двое против шестерых... "
Да, скупы строки, выведенные твердой рукой начальника штаба.
Двое против шестерых! Не записал начштаба, что чувствовали два неразлучных друга, когда увидели эту шестерку, несущуюся на них в лобовой атаке. Не записал, как зазвенел в наушниках Кости голос Ивана:
- Тараним! Прощай, Костя... - И как застыла на их лицах гримаса предсмертной ярости.
Но фашисты не выдержали и рванули свои машины вверх. Две из них тут же получили в брюхо горящие зеленым пламенем очереди.
...Долго стояли на аэродроме Иван и Костя, обнявшись.
Сразу полагается делать описание боя. Но они - не могут. Не слушаются руки.
- Ватное тело, - жалуется Федоренко. Звонит телефон. Майор Островский зовет меня:
- Генерал Кравченко.
- Видел, видел бой твоих молодцов. - Комдив доволен. - Передай, что скоро привезу им ордена...
"Молодцы" сидят за столом, глаза слипаются, лица серые н смертельно усталые.
- Генерал очень вас хвалил, - говорю. - Подтверждает сбитых вами, сам наблюдал. Так что напишете завтра. А сейчас ужинать.
Устало улыбаются,
- Мы не хотим.
- Поэтому-то как раз и надо...
Все слилось в один долгий-долгий бой...
Метель. Ветер бросает в лица колючий снег, рвет полковое знамя. Четверо, неловко ступая, несут к уже завьюженной яме гроб.
Хороним капитана Тришкина.
- Я почему-то всегда думал: его невозможно убить, с печальным недоумением произносит Федоренко.
Он только что вернулся. Пришлось на несколько дней отправлять лечиться. Бои, физические нагрузки, а главное - постоянная, до предела, натянутость нервов, когда каждый день идешь под пули, - все это так вымотало Костю, что в последнее время стал он страшно тощий, ничего не мог есть, один чай.
- Такой летчик! Так летал! - соглашается Панкин.
Разрослось полковое кладбище...
Насупились мужчины. Всхлипывают девушки. Трещит прощальный залп. Сегодня не можем воздать Тришкину как положено. Обычно взлетает группа и, делая над могилой горку, бьет в небо из всего оружия.
Мы еще скажем ему это наше авиационное "прощай", А сегодня в воздух не подняться.
Расходятся. Таня Коровина и Мария Пащенко остались закончить последний венок. Задерживается и Леша Фонарев.
- И мое место, наверно, здесь - рядом с командиром нашим Тришкиным.
- Да что вы, товарищ лейтенант! - в ужасе отмахиваются от него.
Нельзя погибать умелым - это сильно бьет по молодым. Раз уж, мол, такого перебороли... И потом, когда погибнет бывалый, вспоминают: "Он ведь предчувствовал"... Мало ли что люди говорят. Из миллиона один раз просто случайно совпадает. Но в остальных, наверно, бывает так, застрявшая в мозгу мысль сама способствует роковому исходу. Она гнетет и в самую важную минуту что-то сломает внутри...
Через несколько дней Скрыпник и Фонарев, Федоренко и Бессолицын вылетели на задание. Скрыпник и Фонарев не вернулись. Это было 21 февраля.
Два человека в полку переживают особенно остро,
Костя Федоренко вновь ничего не ест. Вчера на ужин вовсе не пошел. Сегодня его затащили в столовую. Сидит, пододвинув к себе кружку с чаем, глаза опущены, словно ищет он, высматривает что-то там, на дне.
Я поздравляю летчиков с праздником. Сегодня - 23 февраля, двадцать пятая годовщина Красной Армии,
Костя дождался конца официальной части,
- Разрешите, товарищ командир? Выходит, провожаемый сочувственными взглядами. Костя стоит у крыльца, медленно застегивает куртку. В темноте раздается скрип снега, кто-то делает несколько шагов.
- Это ты, Таня?
- Я, - доносится тихое, как шелест ветра. Она подходит ближе, молчит, боясь спросить.
- Ничего нового, - угрюмо отвечает Федоренко на ее немой вопрос.
Таня плачет, давясь рыданиями, стараясь пересилить, смять эту вспышку горя. Костя обнимает ее рукой за плечи, привлекает к себе, и она дает волю слезам.
- Да ладно тебе, - успокаивает ее Костя, голос у него дрожит, ломается, и худое его лицо тоже становится мокрым.
Так они стоят минуту.
- Ты почему здесь? - беспокоится Федоренко.
- Меня отпустили, - говорит Таня и начинает вытирать слезы. - Я сейчас пойду... Значит, ты не видел, что он точно погиб?
Таня спрашивает так уже в сотый раз, и в сотый раз Федоренко отвечает:
- Не видел. Он вернется...
Горе Федоренко всем понятно. Со Скрыпником они земляки и еще довоенные друзья. Горе Тани Коровиной для всех неожиданность. Так узнали об их любви.
Из столовой начинают выходить. Таня никого не стесняется, не боится, что вот узнали теперь о ее чувствах к Ивану Скрыпнику, ей все равно, кто как к этому отнесется. Но все относятся одинаково. Все тронуты тем возвышенным и чистым, что эти двое всегда носили в себе и что помогло им найти и полюбить друг друга. Летчики узнают в предутренней темноте Таню, каждый старается найти для нее теплые и дружеские слова.
Она ждет меня.
- Товарищ полковник! Сказали, что только вы можете отменить...
Действительно, наблюдая эти два дня, как она мучается, я предложил послать ее за запчастями. Длинная дорога, хлопоты, смена обстановки помогут приглушить боль.
- Можно мне не ехать?
- Почему?
- Вдруг Ваня вернется, а меня нет...
День сегодня обещал быть отменным, разгорался яркий, солнечно-слепящий, и вместе с ним разгорались бои за Синявинскую сопку. С утра фашистская пехота с танками предприняли отчаянную контратаку, их самолеты беспрерывно пытались бомбить. Все время находилась в воздухе и наша авиация - группа сменяла группу, из разных полков шли сюда истребители. Шли и на другой горячий участок - севернее, где фронты соединились и уже действует новая железная дорога Ленинград - Большая земля, где непрерывные вражеские бомбежки.
Я только что вернулся и ждал, пока заправят самолет. Показался "виллис". Он обогнул столовую, приблизился. Машина командира дивизии генерал-лейтенанта Кравченко. Выходя, он наклонился, чтобы не задеть папахой край брезентовой кабины. Приостановил мой доклад, поздоровался. Бросил перчатки на капот "виллиса", вытер сверху вииз ладонями лицо, словно умылся.
- В последние дни не удается выспаться - по ночам вызывают к начальству. Требуется, чтобы взаимодействие с наземными частями было, как часы. Все утрясаем да утрясаем...
Огляделся, улыбаясь такому чудесному дню, щурясь от слепящего снега.
- Ну, ладно, полюбовались и хватит. - Расстегивает шинель. - Пусть подготовят мне самолет. Вылетит группа из полка Кузнецова - я ее возглавлю.
Существует приказ, ограничивающий участие в боях командного состава. Так было потеряно много лучших командиров авиации, особенно в первое время войны.