21
Пожилой мужчина в серой куртке с капюшоном явно отечественного производства, теплой "демисезонной" кепке на голове и шнурованных ботинках с высокими голенищами неторопливо шел по двору, спокойно оглядываясь по сторонам.
На лице у него были очки с очень толстыми линзами, в руках — две тяжелых сумки.
Войдя в подъезд, мужчина вызвал лифт и поднялся на пятый этаж. Подойдя к нужной двери, он трижды коротко нажал кнопку звонка.
Как ни странно, открылась дверь квартиры напротив. Оттуда вышли четверо крепких мужчин, один из которых подмигнул звонившему. Двое спустились на один лестничный пролет вниз, двое поднялись наверх. Все было проделано в полном молчании.
Лишь после этого дверь открылась.
Мужчина в очках, не заставляя себя ждать, шагнул за порог, и тут же за его спиной лязгнул засов. Гость шагнул в холл и, поставив сумки, обернулся.
— Ну, здорово, Маркелыч! — широко улыбнулся Никита Лавин. — Наконец-то!
Гость и хозяин квартиры обнялись.
— И что значит "наконец-то"? Как только ты позвонил, я сразу выехал.
— Ехал поди как та черепаха!
— Ну, у меня "жигуленок", не "Вольво", да и дорога — не приведи Господи…
— Ладно, главное, что ты здесь.
Произнеся это, Никита сунул Маркелычу записку. Увидев, какими огромными буквами она написана, тот усмехнулся: несмотря на все заверения, что в очках он видит почти нормально, Лавин упорно считал его слепой курицей. Правда, без очков он таковой и был.
Текст записки гласил: "Нас слушают, не болтай лишнего".
Маркелыч кивнул и, быстро раздевшись, взялся за сумки.
— Здесь моя бабка гостинцы вам прислала, — сказал он, направляясь на кухню.
— Да у нас все есть.
— Есть, есть… — проворчал Маркелыч. — Такого нет. Фирменные бабкины соления: огурчики, помидорчики, грибочки. Варенье вишневое. Сальце. Все свое, пальчики оближешь!
— Класс! — щелкнул языком Лавин. — Спасибо ей.
— Твои-то где? Мария Сергеевна им кланяться велела, особенно матушке.
— Завтра утром приедет. Сам им все передашь…
…Кулибин немедленно сообщил услышанное Охотнику. Тот кивнул…
— Есть будешь?
— А как ты думаешь? Шесть часов в пути. И есть буду, и от стопочки не откажусь.
— Погоди, сейчас борщ разогрею. Ты пока иди, умывайся с дороги.
Спустя несколько минут Маркелыч, умытый и причесанный, вышел из ванной.
— Неплохо устроился, — походив по квартире, вынес он вердикт.
Лавин переехал недавно, и гость был здесь впервые.
— Нормально, — махнул рукой Никита. — Слушай, дед… — произнес он тихо.
— Ну, чего тебе?
— Как у тебя со здоровьем?
— Не жалуюсь. А что это ты вдруг здоровьем моим заинтересовался?
— А как у тебя… с навыками? — вместо ответа вновь задал вопрос Лавин. — Не растерял еще?..
— …Я в форме. — Маркелыч подошел к Лавину и положил ему руку на плечо. — Да что у тебя стряслось? Давай рассказывай.
22
— Обложили меня, дед. Со всех сторон обложили, хрен вырвешься.
— То-то я гляжу, весь двор "торпедами" нашпиговали. Даже внизу, в подъезде, две таких гориллы стоят, у меня аж поджилки затряслись. А твои-то охранники где? Из фирмы? Все в "декрет" ушли, что ли?
— Мои тоже есть. Просто они не светятся пока. Да и не устраивать же бойню в родном дворе!
— Это, конечно, не дело. Что же от тебя хотят? Деньги, небось?
— Что же еще!
— Так может, лучше отдать? Стоит ли это дерьмо таких нервов?
— Ага, чужие деньги завсегда дерьмо, как же. Типичная позиция охлоса.
— А ты у нас, конечно, элита, — усмехнулся Шамышов. — Кто это тебя так прижал?
— Не знаю!
— Вот здорово. Я думал, ты всю свою помойку знаешь наперечет.
— Это не моя "помойка".
— С каких это пор залетные в Барнауле себя как дома стали чувствовать? Вы что, еще не всем втолковали об экстерриториальности нашего региона?
— Ну, дед, начитался книг! Слово-то какое — экстерриториальность! А всем разве втолкуешь… Только каждому по отдельности. А на это сейчас времени нет.
— Большая сумма-то?
— Это, собственно, не деньги, ценные бумаги. Но те же деньги. Почти те же деньги.
— Ты не ответил про сумму.
Никита, облокотившись на подоконник, смотрел в окно на вечерний двор.
— Двадцать четыре миллиона, — задумчиво произнес он. — Двадцать четыре.
— Ого! — присвистнул Маркелыч. — Новыми?
— Что? — повернулся к нему Лавин. — Новыми… Двадцать четыре миллиона долларов!