Утром в пятницу, когда я прохожу по коридору, ведущему в мой кабинет, я вижу его стоящего у двери с большим холстом, завернутым в коричневую бумагу и перетянутым веревкой. На нем его обычная одежда, джинсы и футболка. Сегодня он не надел шапочку и его волосы собраны в пучок, в то время как бока аккуратно выбриты. Красивый кулон нефритового камня весит у него на шее на кожаной веревке.
─ Ты создаешь свои собственные ювелирные украшения? ─ спрашиваю я, копаясь в сумочке в поиске ключей от кабинета.
─ Да, мэм, ─ говорит он и протягивает коричневую упаковку.
─ Как ты так рано попал внутрь? ─ спрашиваю я его, страшась ответа. Я постоянно боюсь, что он сделает что-то, за что его выкинут отсюда, что я никогда больше его не увижу, и что он сделает неправильный выбор и в конечном счете снова встанет на плохой путь. Это такой тонкий баланс, пытаться подбадривать этих ребят. Я испытываю к Мози такие сильные чувства, это воспламеняет эмоциональные искры в моей груди. Я хочу для него лучшего.
─ Я вызвался добровольцем, чтобы перенести художественные принадлежности. Я пришел сюда в семь. Педро и Амир пустили меня в здание. Я уже закончил подготовку творческого пространства.
Я киваю ему головой, пока включаю свет и вешаю куртку.
─ Ты могла бы носить кусочек нефрита, Лана, если, конечно, ты захочешь. Он подходит к твоим глазам.
Я смотрю на него и чувствую слабость от его предложения и искренности.
─ Зачем ты хотел меня увидеть? ─ он удивлен, потому что я не придаю внимание его предложению. На моем столе миллион документов, которые нужно рассмотреть, так что мне нет необходимости встречаться с ним взглядом.
─ Я принес тебе картину, как и говорил. Это одна из новых. Я сделал ее специально для тебя.
Я стою за своим столом и тупо смотрю на него. Никто никогда раньше не писал для меня картины. Я так тронута, что не могу пошевелиться. Я не могу нормально двигаться. Я даже не могу дышать рядом с ним. Мне хочется расплакаться от того, что он сделал что-то, думая обо мне.
─ Давай посмотрим, ─ говорю я, мое лицо ничего не выражает. Я пытаюсь вспомнить как мои родители реагировали, когда я или мой брат, будучи детьми, рисовали для них. Правильно было бы встретить его подарок с гордостью и одобрением. А не обхватывать его руками за шею и страстно целовать, так как мне хотелось это сделать.
Он срывает обертку с эмоциями, которые я не могу распознать, что это гнев или волнение. Я передаю ему ножницы, и он перерезает веревку, и обертка падает.
─ Это… я не знаю, как вы называете это на английском. Мы зовем это тунцом, как рыбу, но на самом деле это фрукт.
Мне интересно ─ кто это мы. Является ли Мози сиротой, или же он часть огромной мексиканской семьи?
─ Колючая груша, ─ говорю я ощущая липкость слов на языке. Я борюсь с собой, чтобы сдерживать эмоции в узде. Я чувствую давление на своем лице от веса зародившихся слез, которые стремятся пролиться. ─ Это прекрасно, ─ говорю я и шмыгаю носом, чтобы не всхлипнуть.
─ Да? ─ говорит Мози, его лицо озаряется светом. ─ Кожица толстая и покрыта шипами кактуса. Ты должен быть осторожен и надеть специальные перчатки, когда выбираешь их, но даже так иногда ты можешь уколоться, и эти шипы чертовски больно ранят и заставляют тебя кровоточить.
На картине кактус в пустыне, небо тяжелое от надвигающегося дождя. Растение полностью расцвело и на нем много колючих груш. Груши в расцветке от зеленого, в цвет ствола растения до шокирующе ярко фиолетового, как на переднем фоне картины. Если я внимательно присмотрюсь, то увижу длинные серебряные волокна, блестящие на солнце. Но это шипы, те, что заставляют кровоточить. Она простая и потрясающая, и уже так много значит для меня.
─ Картина выполнена аэрозольной краской?
─ Да. Как и всегда, иногда я выполняю детали масляными красками. Но чаще всего я пользуюсь аэрозолью.
─ Ты уверен, что хочешь, чтобы она была у меня? ─ Никто никогда не рисовал для меня настоящую картину.
─ Ты что, шутишь? Я сделал ее для тебя.
─ Ты изобразил меня таким образом? ─ Это и есть его идея ─ метафора для Дока Финча, его колючей груши и социального работника.