– Вы же давно работаете в федеральной власти? – вступился Нарьевич. – Я думал вы системный человек, заставший двух разных правителей и понимающий разницу между в их управлении страной…
– Я скажу больше, свою карьеру я начала в 2011 году, сразу после вуза, поэтому застала даже Медведева, – улыбнулась Орлова, проводя ногтем по ножке бокала. – Именно поэтому с уверенностью могу судить, что ничего не меняется. Конечно, взгляд Лапина отличается от взглядов Путина, также как его отличались от взглядов Ельцина, но ничего существенного в жизни людей не менялось. Конечно, кто–то умудрялся давать социальные гарантии, осуществлять стимулирующие выплаты или повышать пенсионный возраст, – при этой фразе её голос издевательски пошёл вверх. – Но всё это не от доброго сердца, а от популизма и желания оставаться у власти. Всё это не более, чем подачки голодному и зомбированному населению… Правда, последние семь лет я занимаюсь этим зомбированием, признаю, – она с достоинством завершила.
– Вы хотите сказать, что сейчас в России олигархия? – спросил Бийон, внимательно следивший за сутью разговора.
– Разумеется, – кивнула спокойно Орлова.
– И при нынешней политической среде возможна демократизация и повышение привлекательности России?
– Знаете, месье Бийон, Россия, как, пожалуй, и любая другая страна, напоминает механические часы, – Елизавета Николаевна указала на своё запястье с часами из белого золота от Cartier. – Разные периоды характеризуют состояние часов. После Ельцина часы России были сломаны, Путин часы собрал, а Лапин завёл. Но время они показывают всё равно неправильное…
– Та–ак! Значит, вашей стране нужен тот, кто эти часы настроит.
– Разумеется, – улыбнулась Орлова. – Только есть одно «но». Ельцин, Путин, Лапин – всё это «фиксики»… Вы знаете, что это?
– Этого термина не слышал, – удивился Бийон.
– Локальный мем, – посмотрел на Орлову с улыбкой епископ. Она продолжала:
– Я имею в виду то, что эта троица живёт внутри часов, встроена в систему. А нам нужен независимый часовщик, – Нарьевич подозрительно на неё посмотрел. – Независимый диктатор, отделённый от бюрократической системы и исключительно связанный с народом.
– Ага… Вы намекаете, что после «смуты», как выражается епископ, Россию ждёт часовщик? Самдержиц? – последнее слово Бийон произнёс, сильно исковеркав.
– Не совсем, – засмеялся Нарьевич. – Возможна опять олигархия, после смуты!
– Если не будет опричнины, – тихо произнёс Евгений с загадочной улыбкой. – Будет опричнина, будет самодержавие. Вы согласны, Елизавета Николаевна?
– Ох, – вздохнула она. – Я в этих разговорах и так живу, а сейчас на отдыхе погружаюсь в такую оживлённую дискуссию о судьбах Родины… Конечно. Конечно, нужна опричнина для переделывания системы. В чём, например, была существенная разница между политикой лидеров СССР для простых людей? По сути, и не было разницы. Все годы жили с одной главенствующей идеей. И при Сталине, опричнике и самодержце, и при Брежневе с начинающейся олигархией, идея была одна, пронизывающая жизнь каждого человека. Рухнул Союз, пропала идея и до сих пор Российская Федерация со всеми своими разными правителями строится на идее «КОКБ» – кумовство, олигархия, коррупция, бюрократия.
– Sur nos canaux d'opposition, elle serait applaudie 9, – сделал шёпотом ремарку епископ.
– Не важно придёт ли к власти системный человек или ярый оппозиционер. Только поменяв идею, политическую структуру и перевернув вообще все сложившиеся шаблоны кумовства, коррупции и бюрократии, страна будет жить по–новому…
От таких пафосных и неожиданных для федерального служащего, занимающегося государственной пропагандой, речей о новой России все собравшиеся молчали, обдумывая слова.
– Et j'aimais Poutine 10, – мягким голосочком пропищал священник Дирош, перебив тишину и треск камина, добавив: – С ним было и ясно, и весело.
После завершения разговоров за столом гости перешли в залу, по стенам которой висели привлекательные картины, продукт жизнедеятельности пост–мета–модерна…
Елизавета Николаевна начала о чём–то деловито беседовать с еврокомиссаром. Епископ Евгений спорил о нравственности с отцом Дирошем. Нарьевич описывал мадам Лимазо перспективы каких–то инвестиций. В определённый момент Евгений подошёл к роялю из красного дерева и молча начал играть… Прелюдия соль минор Рахманинова со всей мощной виртуозностью и тонкой лиричностью уверенно вырывалась из–под пальцев епископа. Он, закрыв глаза, мягко гладил клавиши, получая от своих действий эмоциональную разрядку, извлекая чудесные звуки из старинного инструмента… Пробежав мягко последние ноты прелюдии, Евгений поблагодарил всех за вечер и отправился в свои комнаты.