— Ну что, Ваня, собираешься? — спросил я, обернувшись к нему. Мы стояли друг напротив друга, вроде бы так близко и одновременно так далеко. А ведь когда-то юный Петр не мог и дня прожить без друга закадычного, даже, когда Ванька ногу сломал однажды, сидел возле его постели как самая преданная сиделка, или, скорее, собачонка, никому не нужная, к которой только этот довольно противоречивый экземпляр проявлял участие. В какой-то мере я понимаю Петра, ребенку нужно чувствовать себя нужным, а это получалось в то время только у Долгорукого. И вот ведь какой поворот судьбы, как только наступила опала и отдаление от себя провинившегося князя, так практически сразу же с него отлетела вся эта шелуха первого фаворита и он стал едва ли лучшим представителем «России верных сыновей». С другой стороны, он был жив, потому что Анька в моем мире не дала ему шанса себя раскрыть. А я, получается, дал.
— Собираюсь, государь, Петр Алексеевич. Вот зашел попрощаться, да спросить, нет ли каких заданий для меня, а то сам-то в последнее время никак не хочешь что-то мне передавать, но тут понятно, заботы, да еще весть о скором наследнике подоспела, — обиделся он, что ли, что я его игнорирую? Вот только я не игнорирую, мне просто некогда с ним сюсюкаться. То, что для Шереметьева нахожу это время и мы проводим обязательные спарринги ежеутренние, дабы, несмотря на ранение, смог он себя защитить, та друг он мой, как бы не единственный. А другом остался, потому как за все это время ничего не потребовал и даже не попросил. Даже Варю свою сам добивался без моего участия. Ну не считать же участием ту шалость откровенную со сватовством? Там уже все решено практически к тому моменту было.
— Что же так резво засобирался? На свадьбу Петькину остаться не хочешь?
— Хочу, государь, и Наталья хочет, шибко хочет, но свадьба на начало октября запланирована, а море ждать не будет. Не хочу рисковать понапрасну.
— Похвально, — мы продолжали стоять напротив друг друга, и, похоже, не знали, что можно еще сказать. То, что Иван умудрился выйти из глубочайшей опалы, и, хотя его отъезд и напоминал больше ссылку, но ссылку почетную в звании адмирала целой флотилии, назад из которой вернется лишь небольшая часть, остальные останутся в Тихом океане, да в звании генерал-губернатора Алексеевской губернии, существенно снизило накал страстей и к Долгоруким стали относиться терпимее, чем это было еще год назад, когда оставшимся в России представителям этого семейства было отказано в посещении многих домов. Алексеевская губерния же… Это я быстренько переименовал Эквадор, а заодно и близлежайщие острова, включенные в ее состав, в честь прадеда Алексея Михайловича, весьма прогрессивного царя, который и дал тот самый толчок России, который потом вполне успешно, где-то удачно, где-то не очень, продолжил его сын. Сделано это было намерено, чтобы у оставшихся там переселенцев, а их с насиженной земли я не гнал, при условии, что они примут православие и законы Российской империи, естественно, не возникло иллюзий насчет разных там независимостей. Не может быть независимой губерния. Пусть и такая отдаленная. К тому же статус губернии, а не колонии, тоже весьма положительным образом влиял на психологическое осознание причастности именно к империи со всеми вытекающими вроде военной, финансовой и всякой другой помощи. И Ванька это прекрасно понимал. Выбор именно его в покорители тех диких еще мест — это была моя гениальная находка. Молодой, красивый, боевой офицер, флотоводец, и страстная взрывная натура, может повести за собой многих, недаром в его бытность фаворита так много людей едва ли не в рот ему заглядывали, и дело тут было даже не в его фаворе, точнее, не только в нем. А если еще и прибавить ко всему этому некоторое чувство вины, которую он до сих пор чувствовал и просто из кожи готов был вылезти, дабы искупить ее хотя бы в своих глазах, то в совокупности все это могло дать просто блестящий результат.
— Я погляжу, государь, что тех офицеров, кои на наши просьбы пошли и не рассказали в депешах о том, что мы живы с Петрухой, ты и не наказал вовсе, а то я все просить за них хотел, токма боязно было.
— А за что бы я их наказывал? — я даже удивился. — Вы не были в том бунте офицерами армии. Шереметьев — посланник к атаману казаков и цель его была дипломатическая. Ты же вообще просто с шурином увязался. Это не их обязанностью было о вас сообщать или не сообщать. Это ваша обязанность была, и Петька уже получил свое и каждое утро получает, ну а тебе повезло, Шереметьев за вас двоих отдувается передо мной.