IV. Одна турецкая пословица. Практически вся эта заключительная подглавка январского выпуска и состоит из мудрой пословицы, которой намерен следовать далее автор ДП: «Если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели».
Ф Е В Р А Л Ь.
Глава первая.
I. О том, что все мы хорошие люди. Сходство русского общества с маршалом Мак-Магоном. Маршал Мари Эдм Патрис Морис де Мак-Магон герцог Маджентский (1808–1893) руководил в 1871 г. подавлением Парижской коммуны, был избран в 1873 г. президентом Франции, монархист по убеждениям. Достоевский ранее давал ему характеристику на страницах «Гражданина» («Иностранные события»). Напомнив высказывание маршала, что для него вся политика заключена в словах «Любовь к отечеству», Достоевский пишет, что вот так и в русском обществе: «…всем мы сходимся в любви если не к отечеству, то к общему делу (слова ничего не значат), — но в чём мы понимаем средства к тому, и не только средства, но и самое общее дело, — вот в этом у нас такая же неясность, как и у маршала Мак-Магона…»
II. О любви к народу. Необходимый контракт с народом. По сути здесь Достоевский вновь, как и во «Времени» говорит о возвращении к «почве»: «В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства <…> Но вопрос этот у нас никогда иначе и не ставился: “Что лучше — мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?” — вот что теперь все говорят <…> А потому и я отвечу искренно: напротив, это мы должны преклониться перед народом <…> Но, с другой стороны, преклониться мы должны под одним лишь условием <…>: чтоб народ и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой…» Тему эту писатель как бы проиллюстрирует в следующей подглавке с рассказом о мужике Марее.
III. Мужик Марей. Рассказ.
Глава вторая.
I. По поводу дела Кронеберга.
II. Нечто об адвокатах вообще. Мои наивные и необразованные предположения. Нечто о талантах вообще и в особенности.
III. Речь г-на Спасовича. Ловкие приёмы.
IV. Ягодки.
V. Геркулесовы столпы.
VI. Семья и наши святыни. Заключительное словцо об одной юной школе.
Все шесть подглавок этой главы посвящены судебному процессу над Станиславом Леопольдовичем Кронебергом (Кроненбергом), который обвинялся в истязании своей 7-летней дочери. Дело слушалось 23–24 января 1876 г. в С.-Петербургском окружном суде и вызвало большой резонанс в обществе, широко освещалось в прессе. Защитником обвиняемого выступал известный адвокат В. Д. Спасович. Достоевский не только критикует адвокатскую казуистику вообще, но и размытость критериев нравственности у либералов, представителем которых и был Спасович.
М А Р Т.
Глава первая.
I. Верна ли мысль, что «пусть лучше идеалы будут дурны, да действительность хороша»? Ответ Гамме (Г. К. Градовскому), обвинившему Достоевского («Голос», 1876, № 67, 7 марта) в якобы противоречивости суждений о народе и его идеалах в февральском выпуске ДП.
II. Столетняя. Рассказ.
III. «Обособление». «Право, мне всё кажется, — пишет Достоевский, — что у нас наступила какая-то эпоха всеобщего “обособления”…» И далее писатель приводит примеры такого обособления, размышляет о губительности для общества духовно-нравственного разъединения. Особенно интересно в этом плане суждение Достоевского о литераторах и литературе: «Вот вам наш современный литератор-художник, то есть из новых людей. Он вступает на поприще и знать не хочет ничего предыдущего; он от себя и сам по себе. Он проповедует новое, он прямо ставит идеал нового слова и нового человека. Он не знает ни европейской литературы, ни своей; он ничего не читал, да и не станет читать. Он не только не читал Пушкина и Тургенева, но, право, вряд ли читал и своих, т. е. Белинского и Добролюбова. Он выводит новых героев и новых женщин, и вся новость их заключается в том, что они прямо делают свой десятый шаг, забыв о девяти первых, а потому вдруг очутываются в фальшивейшем положении, в каком только можно представить, и гибнут в назидание и в соблазн читателю. Эта фальшь положения и составляет всё назидание. Во всём этом весьма мало нового, а, напротив, чрезвычайно много самого истрепанного старья; но не в том совсем дело, а в том, что автор совершенно убежден, что сказал новое слово, что он сам по себе, и обособился и, разумеется, этим очень доволен…»