Успешную «попытку осуществить “идейное опекунство” над властью» реализовали в эпоху царствования Александра III друзья-покровители Достоевского — политики из консервативно-охранительного лагеря, такие, в частности, как Катков[30], кн. Мещерский и Победоносцев. Для придания особого идейного содержания своим политическим амбициям они умело использовали и гениальное перо Достоевского-публициста, и его имидж «христианского мыслителя». Катков, например, щедро оплачивает его наиболее резонансное публицистическое выступление — знаменитую Пушкинскую речь, немало не смущаясь несовпадением ряда выказанных в ней концептуальных идей с пропагандируемым им и Победоносцевым политическим курсом[31]. Для его партии эта речь Достоевского была нужна
только как временное подспорье, как идущая в руки карта в их тактической игре. <А вот сам Достоевский> нужен Победоносцеву и нужен Каткову. Он — их формальный союзник, единственная серьёзная литературная сила с их стороны. Они ни в коем случае не желают обострять разномыслие. <…> Появление Речи в газете Каткова воспринималось как политический жест, как акт идейной солидарности. <…>
Охранительная пресса настойчиво сопрягает <их> имена [ВОЛГИН (II). С. 364, 363 и 725].
Естественно, что как писатель Достоевский завидовал творческой свободе и финансовой независимости собратьев по перу из числа проприеторов. Об этом, в частности, свидетельствует Всеволод Соловьев:
Скажите мне, скажите прямо — как вы думаете: завидую ли я Льву Толстому? <…> обвиняют в зависти… И кто же? старые друзья, которые знают меня лет двадцать… <…> Эта мысль так в них засела, что они даже не могут скрыть ее — проговариваются в каждом слове. <…> И знаете ли, ведь я действительно завидую, но только не так, о, совсем не так, как они думают! Я завидую его обстоятельствам, и именно вот теперь… Мне тяжело так работать, как я работаю, тяжело спешить… Господи, и всю-то жизнь!.. <…> Я не говорю об этом никогда, не признаюсь; но это меня очень мучит. Ну, а он обеспечен, ему нечего о завтрашнем дне думать, он может отделывать каждую свою вещь, а это большая штука — когда вещь полежит уже готовая и потом перечтешь ее и исправишь. Вот и завидую… завидую, голубчик! [СОЛОВЬЕВ Вс. С.].
В свете вышеприведенного свидетельства Вс. Соловьева особо интересна запись Достоевского в «Рабочих тетрадях 1875–1877 гг.» [ФМД-ПСС. Т. 24. С. 109–110], касающаяся сатирической поэмы Д. М. Аверкиева[32] — популярного в то время литератора, сотрудничавшего когда-то с его журналом «Эпоха». В частности, писатель выделяет в ней «Два чрезвычайно странных стиха»:
— определяя их как «чрезвычайно глупые» и полагая восхваление гр. Толстого в той форме, что использовал для них его бывший сотрудник и единомышленник[34], отнюдь не «рекламой», а «наивностью». Свои рассуждения о ляпсусе Аверкиева Достоевский заканчивает парадоксальным высказыванием:
Граф Лев Толстой — конфетный талант и всем по плечу,
— не сопровождая его каким-либо комментарием. Можно полагать, что таким образом Достоевский, обладавший, как литератор, незаурядным чувством юмора, маскирует свое раздражение восхвалением собрата по перу — пусть и в форме «чрезвычайно глупого стиха», придумывая другую «типовую глупость». Тем самым он явно пародирует бытовавшую со времен Гомера в критике манеру хамски-оскорбительного подтрунивания над писателями[35]. Как ни парадоксально, но именно Виктор Буренин, ставший на русской литературной сцене символом «беспардонного зоила» и «охотника до журнальной драки», пользовался симпатией Достоевского[36]. Писатель дорожил его мнением о своих произведениях и поддерживал с ним личные отношения. Об этом, в частности, свидетельствуют слова А. Г. Достоевской в ее письме Буренину от 15 мая 1888 г.:
Покойный муж мой так уважал Вас; он ценил Ваши отзывы о нем и находил, что Вы, из всех писавших о нем, наиболее понимали его мысли и намерения…[37].
В свете этого заявления не иначе как парадоксальной нельзя не охарактеризовать статью Буренина в «С.-Петербургских ведомостях» (1873. 20 янв. № 20), в которой он крайне уничижительно отзывается о Достоевском публицисте, философе, моралисте (см. Гл. II), и то обстоятельство, что писатель, обычно болезненно реагирующий на литературную критику, в этом случае предпочел промолчать[38]. Здесь же отметим, что Виктор Буренин в отличие от друживших с Достоевским поэтов — Плещеева, Майкова и Полонского, на смерть писателя откликнулся стихотворением «У гроба Ф. М. Достоевского» («Новое время». 1881. № 1771).
30
Примечательно, что по утверждению Льва Толстого в молодые годы: «Катков был даровитый, образованный, передовой человек <…> из кружка Герцена» [МАКОВИЦКИЙ. Т. 1. С. 274].
31
Константин Леонтьев сообщал В. В. Розанову: «Катков заплатил ему за эту речь 600 р., но за глаза смеялся, говоря: “какое же это событие”» [ИзПерК.Н.Л.].
32
Поэма Аверкиева «Тоска по родине» была опубликована в журнале «Русский вестник». 1875. № 12.
33
По своему происхождению Лев Толстой принадлежал к одной из самых древних и именитых дворянских фамилий Российской империи.
34
Положение Аверкиева в литературе было сложным и противоречивым. В идейной борьбе 60-х гг. он выступал как ожесточенный противник революционных демократов, находясь сам на позициях, близких почвенничеству. Но в почвенничестве он скорее представляет консервативное течение, оставаясь далеким от свойственного Достоевскому радикализма с его ярким социальным критицизмом. Нескрываемый политический консерватизм Аверкиева сделал его предметом резких насмешек передовой печати (Д. И. Писарев «Прогулка по садам российской словесности»; М. Е. Салтыков-Щедрин «История одного города», «Современная идиллия»). Заслуженная Аверкиевым-публицистом репутация реакционера современниками писателя, а позднее и историками литературы распространялась на его литературную деятельность в целом и сделала его имя одиозным, см. [НЕКР. В. Н.].
35
Об этом же идет речь в следующем четверостишии поэмы Д. Аверкиева:
36
Буренина ценил и Лев Толстой, тогда как Николай Лесков и Иван Гончаров 1880-х гг. видели в нем «бесцеремонного циника», «который только и выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-нибудь пошлое». Такого же мнения о нем придерживался и П. И. Чайковский, написавший, однако же, на буренинское либретто свою оперу «Мазепа».
38
Буренину принадлежат также стихотворные сатиры на Достоевского: Призраки; «Я прежде был игрив и светел…»; «Ах, зачем я читал «Время»…», — см. [ЭПиС].