Литературное его влияние при жизни и в восьмидесятые годы было незначительным и ограничивалось некоторым оживлением темы жалости и сострадания, а также модой на болезненную психологию у второстепенных романистов. В чисто литературном смысле его влияние не было особенно велико и впоследствии. В узком смысле очень немногих писателей можно назвать его литературными наследниками. Но влияние Достоевского в целом, как феномен, невозможно переоценить. Предреволюционное поколение, особенно те, кто родился между 1865 и 1880 гг. (это значит — странное совпадение! — между датами появления его первого и последнего великих романов), были буквально пропитаны его идеями и его мышлением[109].
Поскольку экспрессионизм в России не получил такого цельного программно-теоретического оформления как на Западе [НИКОЛЬСКАЯ], [ТЕРЕХИНА], Достоевский не стал тем флагманом, который задал бы направление русской литературе ХХ столетия в сторону модернизма. Можно утверждать, что, в общем и целом, новейшая русская литература пошла по стопам Л. Толстого, и, как пишет Иосиф Бродский в статье «Катастрофы в воздухе», в силу этого оказалась в значительной степени оторванной от мирового художественного процесса:
…близость во времени Достоевского и Толстого была самым печальным совпадением в истории русской литературы. Последствия его были таковы, что, вероятно, единственный способ, которым Провидение может защитить себя от обвинений в бесчестной игре с духовным строем великого народа, это сказать, что таким путем оно помешало русским слишком близко подойти к его тайнам. Ибо кто лучше Провидения знает, что кто бы ни следовал за великим писателем, он вынужден начинать именно с того места, где великий предшественник остановился. А Достоевский, вероятно, забрался слишком высоко, и Провидению это не понравилось. Вот оно и послало Толстого — как будто для того, чтобы гарантировать, что у Достоевского в России преемников не будет.
Так и вышло: их не было. <…> русская проза пошла за Толстым, с радостью избавив себя от восхождения на духовные высоты Достоевского. Она пошла вниз по извилистой истоптанной тропе миметического письма и через несколько ступеней — через Чехова, Короленко, Куприна, Бунина, Горького, Леонида Андреева, Гладкова — скатилась в яму социалистического реализма. Толстовская гора отбрасывала длинную тень, и чтобы из-под нее выбраться, нужно было либо превзойти Толстого в точности, либо предложить качественно новое языковое содержание [БРОДСКИЙ. С. 193].
Сам Иосиф Бродский — последний великий русский поэт ХХ века, представляет собой — единственный из всех писателей советской эпохи (sic!) — тему для научного исследования о влиянии на него Федора Достоевского[110].
Что же касается национального вопроса и религиозной терпимости, то в этих областях духовной практики Достоевского мы сталкиваемся с одним из самых удивительных парадоксов, имеющих прямое отношение к характеристике его личности. Он страстно любит Христа, декларирует, что:
Христианство есть доказательство того, что в человеке может вместиться Бог. Это величайшая идея и величайшая слава человека, до которой он мог достигнуть[111] [ФМД-ПСС. Т. 25. С. 616],
— и в то же время ненавидит католицизм и уничижительно относится к протестантизму. Страницы романов Достоевского исполнены вражды по отношению к многим европейским нациям и этносам. При этом он с пафосом декларировал:
Мы не считаем национальность последним словом и последнею целью человечества.
Только общечеловечность может жить полною жизнию. Но общечеловечность не иначе достигнется как упором в свои национальности каждого народ [ФМД-ПСС. Т. 20. С. 179].
Хотя «…индивидуальность Достоевского заслуживает индивидуального к ней отношения», никакой диалектикой невозможно разрешить парадоксальное противоречие смыслов в данном заявлении. Впрочем, ура-патриоты из числа поклонников писателя стараются интерпретировать его в духе братской любви русского народа ко всему человечеству, говоря о
русских и России как народе и стране, имеющих особую Божью благодать, Достоевский поднимает их планку до главных задач в истории мира и человечества. Русский любит свою Родину и народ не из-за чувства национального эгоизма, не исключительно из ощущения «своего», а, напротив, понимая и принимая их вселенские задачи. Православие же как основа и главный пункт этих задач неразрывно связана на русской земле с Самодержавием и Народностью, хотя, безусловно, Православие Федор Михайлович ставит на первое место [СМАГИН].
109
110
См., например:
111
Напомним, что в эпоху античности обожествлялись и римские императоры и восточные сатрапы. Император Калигула, например, требовал от приближенных, чтобы его чтили как божество, см. [ФИЛОН. С. 111].