<…> Все эти противоречия можно при желании списать на то, что ведь Достоевский был не ученым (философом), а художником, и, кстати, этот аргумент в оправдание Достоевского приводит Владимир Соловьев. Художник, как известно, не обязан мыслить непротиворечиво, он выражает себя и свои часто противоречивые, с научной точки зрения, переживания и мысли, а не создает строгое научное объяснение. Трудно полностью согласиться и с В. Зеньковским, который пишет, что Достоевский принадлежит столько же литературе, сколько и философии. «Ни в чем это не выражается с большей яркостью, как в том, что он доныне вдохновляет философскую мысль. Комментаторы Достоевского продолжают реконструировать его идеи, — и самое разнообразие этих комментарий зависит не от какой-либо неясности у Достоевского в выражении его идеи, а, наоборот, от сложности и глубины их. Конечно, Достоевский не является философом в обычном и банальном смысле слова[123], — у него нет ни одного чисто-философского сочинения. Он мыслит как художник, — диалектика идей воплощается у него в столкновениях и встречах различных “героев”. Высказывания этих героев, часто имеющие самостоятельную идейную ценность, не могут быть отрываемы от их личности, — так, Раскольников, независимо от его идеи, сам по себе, как личность, останавливает на себе внимание: его нельзя отделить от его идеи, а идеи нельзя отделить от того, что он переживает… Во всяком случае, Достоевский принадлежит русской — и даже больше — мировой философии»[124]. Вроде бы все верно, правда, если только отождествлять философию и искусство, а эти интеллектуальные практики все же разные. Да, гениальные художники (писатели, поэты, композиторы, живописцы), решая художественные задачи и выражая себя, создают материал для философов, но только философ или ученый, реконструируя, как справедливо пишет Зеньковский, идею художника, может сделать следующий шаг в своем философском или научном деле. В этом смысле <трудно> согласиться с распространенным мнением, что Достоевский был философом. Он был гениальный писатель, а в «Дневниках писателя» подвизался еще в двух ролях — выступал как публицист и претендовал как Гоголь или Толстой <…> на роль духовного наставника российского народа. Как публицист Достоевский вполне мог быть антиномичен, ведь наблюдения за жизнью и размышления могут быть объединены в целое самой личностью публициста, которая в свою очередь может быть очень сложной и разноплановой (к тому же и жизнь может быть противоречивой). А вот как наставник народа — совсем другое дело и другая ответственность. Наставник народа рисует картину и создает такие напряжения, которые должны направить людей (массы) не в разные и противоположные стороны, а на решение основных проблем и вызовов времени. Вероятно, Достоевский именно так и считал, он постоянно говорит об «общем деле», правда, что собой представляет это общее дело, читая его произведения, понять трудно. Со стороны же видно другое: Достоевский направляет русский народ в лице его образованной части, думающих людей и разночинцев на личностное преображение в духе православия. Здесь опять <…> противоречие: как гениальный писатель и публицист Достоевский способствует реалистическому анализу послереформенной российской жизни и связанной с этим трансформации личности русского человека, осуществляет, если так можно выразиться, критику идолов разума и сознания, а как наставник народа зовет последний в православие, считая, что это и есть столбовая дорога не только России, но и Европы и всего мира [РОЗИН].
Как дополнение к вышеизложенному напомним, что с момента появления Достоевского на российской литературной сцене его произведения стали объектами жесткой литературной и идейно-политической критики. В немалой степени этому способствовал «духовный переворот», в результате которого он из либерала-фурьериста превратился в консерватора-охранителя. Более подробно об этом «феномене Достоевского» речь пойдет ниже.
Один из самых значительных западных ученых-достоевсковедов русского происхождения Ростислав Плетнев[125] писал:
В моей жизни мне приходилось искренно дивиться тому, как по-своему воспринимают творчество и личность Достоевского разные люди, различных темпераментов, поколений и национальностей. Вдумаемся! Скандинавская писательница переходит в католичество, начитавшись антикатолика Достоевского! Величайший математик и физик нашей эпохи — А. Эйнштейн находит, что Достоевский и его интуиция дают Эйнштейну больше, чем крупнейший математик К. Ф. Гаусс. Фрейд и Адлер считали себя во многом учениками Достоевского, но толковали его совершенно противоположно: «Либидо» и «Доминация Эго». — Советский юноша, прочтя полностью «Братья Карамазовы», отрекается от атеистического коммунизма и убежав из СССР, становится иеромонахом: «Правильно сказал Достоевский устами Алеши и Евангелия. Конечно же! «Раздай все и иди за Мной, если хочешь быти совершен». Не могу же я, как и Алеша отдать вместо “всего” два рубля, а вместо “иди за Мной”, ходить лишь к обедне». Митрополит Антоний, ученый православный богослов, указывает в своих статьях, речах и книгах о значении Достоевского, как православнейшего писателя. Его же наследник — митрополит Анастасий — боялся вреда от раскрытия бездн и провалов в душах героев писателя, опасался созерцания духовных и телесных грехов для читателя, и не рекомендовал чтения Достоевского. Этой проблемы я касался в своей статье о дьяволе в произведениях Л. Толстого и Ф. Достоевского и духах зла (См. «Новый Журнал». № 119, Нью-Йорк). Митрополит Анастасий считал даже, что Достоевский невольно, но содействовал революции в России, а Н. О. Лосский полагал, что именно Достоевский пророчески открыл сатанизм в наших революционерах! <…> Русские большие и образованнейшие писатели, например, Б. К. Зайцев и В. В. Набоков-Сирин, совершенно разошлись в оценке Достоевского. По мнению Б. Зайцева, Достоевский гениален, описывает и святость, и касания к мирам иным, глубочайший психолог, христианский писатель. По утверждениям же В. Набокова-Сирина, Достоевский ничтожный писатель, в курсе русской литературы можно ему вскользь посвятить десять минут и идти далее. И. Бунин не любил Достоевского и не видел ничего особо интересного ни в «Записках из мертвого дома», ни в романе «Братья Карамазовы». Его видимо отталкивало прозрёние великого писателя в человеческую душу. Но и сам он развел, судя по воспоминаниям современников и друзей, чистейшую «достоевщину» в своем доме и в своей семье. Наконец, сколь интересно видеть влияние Достоевского на религиозных богословов <…>. Значительно и влияние Достоевского на Запад, на писателей типа А. Жида или Б. Келлерманна. Прекрасен, по-моему, отзыв одного англосаксонского ученого: «Гомер, Данте, Шекспир и Достоевский — вершины».
125
Профессор Оттавского и Монреальского университета им. Д. МакГилла Ростислав Плетнев являлся видным западным историком русской литературы и, в частности, творчества Достоевского. Он единственный из эмигрантских авторов, который был удостоен статьи в Советской Литературной энциклопедии 1978 г., см. о нем: URL: http://yakov.works/library/16_p/et/nev_0.htm и