Да, повторю аксиому — либерал враг народа [ФМД-ПСС. Т. 26. С. 223]
При всем этом, однако, духовный образ Белинского — былого наставника и кумира, до конца жизни оставался предметом его размышлений:
Мнения Достоевского о Белинском противоречивы и как будто пристрастны, но то постоянство, с каким Достоевский возвращается в течение всей своей жизни к личности Белинского воистину удивительно[146].
Вслед за Белинским прозу молодого Достоевского высоко оценили и другие критики из либерально-демократического лагеря — Добролюбов и Писарев. Резко критически о ней высказался лишь славянофил А. С. Хомяков, обвинивший в статье «О возможности русской художественной школы» Девушкина — главного героя романа «Бедные люди», в отрыве от народа и отождествившего самого писателя с его героем. Да и впоследствии:
Достоевский не мог пожаловаться на равнодушие к себе литературы и критики <…> своего времени. По одному первому его произведению, глубоко им истолкованному, Белинский верно угадал общие масштабы его дарования — пример критической проницательности, каких мы немного знаем в истории всей мировой литературы. Однако тогда, когда Достоевский создавал одно за другим свои величайшие произведения, после смерти Белинского и Добролюбова, его взаимоотношения как писателя с мыслящими современниками, <стоящими на либерально-демократическоих позициях — М. У.> приобрели более драматический характер [ФРИДЛЕНДЕР. С. 14].
Сей факт биографии Достоевского связан с тем, что, начиная с 1860-х гг., все его писания, особенно — публицистика, по своему идейному пафосу являют собой консервативно-охранительскую реакция на ситуацию, сложившуюся в пореформенной период 60-х — 70-х гг. Х[Х в., эпоху, когда после отмены крепостного права и в процессе широких либерально-демократических реформ государственного устройства страны
старая патриархальная Россия <…> стала быстро разрушаться под влиянием мирового капитализма. Крестьяне голодали, вымирали, разорялись, как никогда прежде, и бежали в города, забрасывая землю. Усиленно строились железные дороги, фабрики и заводы, благодаря «дешевому труду» разоренных крестьян. В России развивался крупный финансовый капитал, крупная торговля и промышленность. <Шла> быстрая, тяжелая, острая ломка всех старых “устоев” старой России…[ЛВ-ПСС. Т. 20. С. 39].
Однако жаркие полемические баталии, развернувшиеся в почти бесцензурной в те годы русской периодике вокруг фигуры Достоевского, в которых он и сам лично, находясь на крайне правом фланге, принимал живейшее участие, сводились отнюдь не только к политической борьбе.
Не только почвенническая общественно-политическая утопия Достоевского, во многом туманная, реакционная и противоречивая, но и создававшиеся им художественные картины, даже самый метод его художественного мышления вызывали у читателей 1870–1880-х годов известное сопротивление, вели ко множеству недоуменных вопросов.
Мир, нарисованный уже в «Преступлении и наказании», а в еще большей степени в «Идиоте», в «Бесах», «Подростке», «Братьях Карамазовых», казался многим современникам писателя, а затем и первым его ценителям за рубежом искусственным и фантастическим, характеры, нарисованные в этих романах, — исключительными, нарочито взвинченными и неправдоподобными, композиция произведений русского романиста — хаотической и неясной. Н. К. Михайловский, в известной статье которого «Жестокий талант» (1882) отражены многие из подобных недоумений, упрекал Достоевского в нарочитой жестокости, из-за которой он подвергает своих героев, а вместе с ними и читателя, ненужным мучениям. Произведения Достоевского представлялись многим его истолкователям в 1880-х годах всего лишь блестящими психологическими штудиями различных сложных случаев душевных болезней, ценными прежде всего со специальной — медицински-психиатрической или криминалистической — точки зрения. А М. де Вогюэ, автор известной книги «Русский роман» (1886), сделавший много для распространения в Западной Европе славы Достоевского и других русских романистов XIX в., видел значение «Идиота» и «Братьев Карамазовых» не столько в анализе социальных, нравственных и психологических проблем, порожденных общими условиями жизни человечества и имеющих широкое, общечеловеческое значение, сколько в отражении особых, незнакомых западному человеку метафизических свойств «русской души» [ФРИДЛЕНДЕР. С. 14–15].