Независимо от того, насколько великодушна созданная федеральная система, и насколько однозначно основополагающие конституционные документы провозглашают определенные права федеративных племен, в конечном итоге, официальные фигуры национального (федеративного) правительства являются теми, кто определяют уровень прав и полномочий, делегируемых племенам или другим субъединицам, и эти полномочия будут урезаны или отменены под давлением, если это кажется необходимым в соответствии с мнением о благе нации, циркулирующим в национальном правительстве. Американский случай являлся крайне благоприятным для щедрого делегирования полномочий в рамках федеративной структуры: штаты, объединенные американским федерализмом, разделяли английский язык, наследие общих законов, протестантскую религию, совместную историю борьбы против врагов и конечный триумф. Их можно было относительно легко считать одной нацией, связанной узами взаимной лояльности. По сравнению с этим, международная федерация, предлагаемая философами и государственными деятелями, является значительно более сложным предприятием. Они предполагают, что федеральный режим может быть создан для объединения наций, не имеющих общего языка, законов и религии, и никакой истории объединенной борьбы с общим врагом. Таким образом, различия между этими федеративными странами будут радикально более выраженными, чем различия между американскими штатами. И когда эти разногласия неизбежно проявятся и приведут к политической конфронтации, правительство федерации столкнется с двумя альтернативами: либо у нее будут ресурсы и решимость, необходимые для навязывания своей воли подчиняющимся ей непокорным народам, и в этом случае мы получим имперское государство во всех смыслах. Или у него не хватит ресурсов и решимости навязать свою волю, и в этом случае федерация снова развалится на составляющие народы, точно так же, как американская федерация распалась бы, если бы ее руководство не захотело принуждать составляющие ее штаты. Это то, что мы видим в наиболее известном современном эксперименте с международной федерацией - примере Европейского Союза.
Основанный на Маастрихтском Договоре 1992 года, ЕС объединяет десятки ранее независимых стран по принципу "субсидиарности" (средневековый католический термин, который теперь все чаще используется вместо американского слова "федерализм", попахивающий библейской коннотацией). Договор объявляет намерения его участников следующим образом:
...В областях, не входящих в его исключительную компетенцию, Сообщество принимает меры в соответствии с принципом субсидиарности только в том случае, если цели предлагаемых действий не могут быть в достаточной степени достигнуты государствами-членами, и потому масштаб и последствия предлагаемых действий лучше всего будут достигнуты Сообществом...
Здесь Маастрихтский договор прямо говорит о том, о чем американская конституция оставалась уклончиво неоднозначной: европейское правительство будет принимать решения касательно своих дочерних государств, как по вопросам, принадлежащим ему по договору, так и по вопросам, где "цели предлагаемого действия ... [могут быть] лучше достигнуты Сообществом". Поскольку решение о том, какие цели могут быть лучше достигнуты федеральным правительством Европы, находится в руках официальных лиц этого правительства, нет препятствий для постоянного скукоживания власти государств-членов, кроме самоограничения тех самых официальных лиц. Поскольку подобная сдержанность не имела места быть, бюрократы ЕС, поддерживаемые федеральными европейскими судами, последовательно расширяли свои полномочия в отношении стран-членов в таких областях, как политика в области экономики, труда и занятости, здравоохранения, связи, образования, транспорта, окружающей среды и городского планирования. Таким образом, европейский принцип субсидиарности это не что иное, как эвфемизм для империи: дочерние страны Европы являются независимыми настолько, насколько это решает европейское правительство.
Очевидный имперский характер европейского федерального правительства постоянно затеняется утверждениями о том, что Европейский союз открыл новую "транснациональную" форму политического порядка, к которой традиционные категории, используемые для описания политических институтов, не могут применяться. Сторонники ЕС часто отрицают, например, что потеря политической независимости, которой страдают государства-члены ЕС, привела, как и можно было предположить, к созданию федерального правительства. Вместо этого, как говорят, Европа разработала новую форму "объединенного суверенитета", в соответствии с которой нет правительства, а есть только совместное "управление". А раз нет федерального правительства, значит нельзя сказать, что федеральное правительство установило имперский политический порядок. Но все это притворство. Европейский союз, несмотря на этот пропагандистский трюк, имеет мощное центральное правительство, директивы которого являются юридически обязательными для европейских стран и их отдельных членов. Это правительство состоит из большой законодательной бюрократии, директивы которой налагаются на дочерние страны Европы через правоохранительные органы и судебную систему этих стран, подчиненных европейским федеральным судам. Различные назначенные и избранные органы имеют право ратифицировать эти законы или отказаться от них, но окончательная власть остается за судебной иерархией. Верно, что это мало похоже на правительственные институты. Но это, безусловно, своего рода правительство: это бюрократическая автократия, которую империи исторически использовали для управления своими народами-вассалами. Другими словами, "транснационализм" и "объединенный суверенитет" не есть блестящее новое открытие политической теории. Это просто возвращение к европейскому имперскому прошлому. Впрочем, Европейский союз, действительно, отличается от исторических государств-империй, являющихся его предшественниками, одним важным свойством: у него нет сильной исполнительной власти - императора, способного вести иностранные дела и вести войну. То, что ЕС не обладает такой исполнительной властью, во многом обусловлено его постоянным статусом протектората Соединенных Штатов, который несет ответственность за поддержание мира и безопасности Европы со времен Второй Мировой войны через посредство Организации Североатлантического договора (НАТО). Другими словами, американский президент является главнокомандующим вооруженными силами Европы, что еще раз было подчеркнуто в недавних войнах НАТО против Сербии. Это означает, что президент, по сути, играет роль императора современной Европы. Более, чем что-либо иное, такая договоренность является следствием того факта, что ни американцы, ни европейцы не испытывают особого энтузиазма по поводу альтернативного варианта: наращивание немецких вооруженных сил и немецкого императора. В Европе, как всем очевидно, доминирует Германия. Европейский союз это германское имперское государство во всем, кроме имени. Однако, пока Германия не стремится наращивать свои вооруженные силы и не берет на себя ответственность за безопасность континента, ЕС, по-видимому, останется американским протекторатом - протекторатом, который одновременно является самостоятельной империей. Если Соединенные Штаты когда-либо откажутся защищать ЕС, все разговоры о Европе как пионере новой формы политического порядка, быстро испарятся. В этот момент Германия назначит сильную европейскую исполнительную власть и наделит ее полномочиями поддержания безопасности на континенте. Тогда восстановление средневековой германской империи в Европе будет завершено [примечание: если имеется ввиду империя Карла Великого, то она была не германской; а если - Германская империя, созданная Бисмарком, то она не средневековая], и вдохновленный Англией эксперимент по установлению европейского режима независимых национальных государств достигнет своего конца.