— Предоставь это мне.
— Не нравится мне эта затея, — хмуро заметил Квентин.
— Ты давно уже дал мне это понять. — Тарквин, улыбаясь, потряс брата за плечо. — Но ведь тебе всегда были безразличны мои планы и идеи.
— Да, но мне никогда не был безразличен ты сам, — горько ответил Квентин. — Ты безбожник, Тарквин. Самый настоящий Мефистофель.
Тарквин сел в кресло, элегантно положив ногу на ногу, и залюбовался снопами искр, разлетающимися от бриллиантовых пряжек туфель.
— Пожалуй, бриллиантовые пряжки уже выходят из моды. Недавно на балу я заметил, что Стэнхоун теперь носит серебряные… А впрочем, тебе ведь это неинтересно, Квентин.
— Ты прав. — Квентин невольно глянул на свои простые кожаные туфли с металлическими пряжками. — И пожалуйста, не уходи от разговора, Тарквин.
— Прости, но мне кажется, что мы уже поставили точку в конце нашей дружеской беседы, — ответил граф Редмайн, потягивая вино.
— Так, значит, ты не отступишь от задуманного?
— Нет, дорогой брат.
— Тогда нам больше не о чем говорить.
— Вот и я того же мнения. — Граф поднялся и грациозным движением поставил пустой бокал на бюро. — Не волнуйся попусту, Квентин. Это лишь прибавит тебе морщин.
— Перестань обращаться со мной как с пустоголовым кретином! — воскликнул Квентин с необычной горячностью. — Тебе не удастся одурачить меня, Тарквин.
Граф остановился в дверях и обернулся с улыбкой на губах.
— Слава Богу, у меня нет такой цели. И никогда не будет, если ты не перестанешь любить меня.
Дверь за графом закрылась, и Квентин залпом допил вино. Он знал своего брата вот уже тридцать лет. Он помнил, в какую ярость и отчаяние пришел пятнадцатилетний Тарквин, столкнувшись с предательством друзей. А двумя годами позже Тарквин пережил страшную сердечную драму: женщина, которую он любил всей душой, на самом деле интересовалась лишь положением в свете и состоянием будущего графа Редмайна.
Квентин знал, с какой ответственностью третий граф Ред-майн относится к фамильному достоянию. Он был старшим сыном в семье, поэтому наследовал доброе родовое имя и огромное состояние. И с тех пор отстаивает честь и достоинство рода, к которому принадлежит.
А Люсьен представляет серьезную угрозу тому, что для Тарквина является святыней. До тех пор пока Люсьен находился под опекой графа, последнему удавалось контролировать его расходы. Но теперь Тарквин никоим образом не мог повлиять на кузена и лишь с болью наблюдал, как Люсьен проматывает свою часть наследства. Квентин понимал желание брата сохранить поместье Эджкомб, но его дьявольский план приводил молодого священника в ужас. Тем более что сомневаться в его скором осуществлении не приходилось: Тарквин привык побеждать любой ценой.
Наверняка есть какой-нибудь другой способ образумить Люсьена. Квентин снова уселся с книгой в кресло, пытаясь утешиться любимым Плутархом. Он надеялся, что архиепископ не скоро покончит с тем делом, которое привело Квентина в Лондон. А в данной ситуации это совсем неплохо — кто-то ведь должен присматривать за тем, что затеял Тарквин. Не исключено, что Квентину удастся уговорить брата если не изменить свое решение, то по крайней мере хотя бы смягчить его последствия. Квентин беззаветно любил Тарквина. Он с детства восхищался его целеустремленностью, силой воли, умением побеждать. Но закрыть глаза на темные стороны его натуры Квентин не мог.
— А, ваша светлость! Рада вас видеть. — Элизабет поднялась и присела в глубоком реверансе, когда граф вошел в гостиную.
— Мадам, я горю нетерпением с той самой минуты, как получил вашу записку, — сказал граф, доставая табакерку и поднося к носу понюшку табака. Госпожа Деннисон не могла не обратить внимания на изумительную инкрустацию из слоновой кости на табакерке, подобранной в тон графского камзола.
— Вы хотите увидеть ее немедленно, ваша светлость?
— Да, мадам.
— Прошу вас, следуйте за мной, сэр.
Элизабет вывела графа из гостиной. Был ранний вечер, поэтому в доме уже никто не спал. Две юные дамы в шелковых пеньюарах прохаживались по коридору. Они приветствовали хозяйку дома почтительными поклонами, в ответ на которые удостоились милостивой улыбки.
Лакей с подносом, на котором стояли два бокала с шампанским и блюдо устриц, постучался в какую-то дверь и скрылся за нею.
— Я смотрю, вечер уже начался, — заметил граф.
— Как обычно, ваша светлость, — самодовольно ответила Элизабет. — Мы ожидаем его королевское высочество.
— О Господи! Бедняга Фред! — чуть слышно прошептал Тарквин. Фредерик Луи, принц Уэльский, чьи взаимоотношения с женщинами были предметом насмешек при дворе и в свете, оказывается, являлся завсегдатаем борделя госпожи Деннисон.
Элизабет провела графа в конец коридора, где за небольшим лестничным пролетом начинался узкий темный проход. Этот маршрут был неизвестен графу, поэтому он удивленно приподнял бровь, но покорно последовал за своей спутницей, ориентируясь по шелесту шелковых юбок госпожи Деннисон.
— Специальное назначение этого коридора станет вам понятно через минуту, — пояснила провожатая и остановилась перед низкой дверью, которая на удивление легко и бесшумно открылась под нажимом прелестной ручки хозяйки. Элизабет отступила в сторону и пропустила графа вперед. Он вошел в крохотную комнатку, похожую на шкаф и освещенную только одной свечой.
— В стене, ваша светлость, — прошептала Элизабет.
Граф вскинул глаза и тут же заметил два круглых отверстия на уровне своего лица.
Задаваясь вопросом, все ли комнаты в доме госпожи Деннисон оснащены подобными оптическими приборами, граф подошел вплотную к стене. Приникнув к глазкам, он увидел ярко освещенную спальню, посреди которой стояла огромная кровать под балдахином. На окнах висели портьеры в тон шторным обоям. В дальнем углу стоял умывальник с фарфоровым кувшином.
И тут граф увидел то, что являлось целью его визита. У окна стояла девушка, смотрела на улицу и неторопливыми, ленивыми движениями расчесывала волосы. В ярком пламени свечей вспыхивали длинные локоны, ритмично вздрагивая от прикосновения гребня. Полы прозрачного пеньюара разлетелись в стороны, когда девушка развернулась и направилась в глубь комнаты.
Прежде чем девушка скрылась из поля зрения, граф успел разглядеть высокую пышную грудь, белый плоский живот, оттененный рыжеватым треугольником. Граф терпеливо ожидал, пока девушка появится снова. Вскоре она вышла на середину комнаты, скинула пеньюар и положила его на оттоманку в изножье кровати.
Граф превратился в неподвижную, безмолвную статую. За его спиной затаив дыхание стояла Элизабет, с нетерпением ожидая реакции графа на увиденное.
Тарквин не отрываясь смотрел на стройную фигуру девушки, подмечая крутые изгибы бедер, полноту груди, подчеркнутую изяществом стана и тонкой талией. От его взгляда не укрылась также молочная белизна ее кожи, казавшаяся ослепительной на фоне золотисто-рыжих кудрей. Девушка повернулась к графу спиной, и он увидел округлые ягодицы и плавные, соблазнительные линии бедер.
Она уже было собралась в постель, как вдруг обернулась, словно почувствовав на себе взгляд графа. Девушка смотрела прямо на него: ее глаза цвета нефрита, глубокие и сияющие, слегка расширились от внезапного испуга. Ресницы, темные и пушистые, часто подрагивали; густые брови были удивленно приподняты. Но через секунду девушка совершенно успокоилась, зевнула, прикрыв рот ладошкой, и залезла под одеяло. Потом приподнялась и задула свечу на ночном столике.
Граф Редмайн вышел из комнатушки в коридор и только тогда обратился к госпоже Деннисон:
— Она девственница?
— Я уверена, ваша светлость.
— А согласится ли она продать свои услуги?
— Не сомневаюсь.
— Тогда давайте обсудим детали, Элизабет.
Глава 3
Джулиана проснулась, когда уже совсем рассвело. Она с детства привыкла вставать рано и никогда не нежилась по утрам в постели. Вот и теперь, открыв глаза, она сразу же села в кровати и стала с любопытством оглядывать спальню. Комната была небольшой, но уютной, со вкусом меблированной, хотя и не роскошной. Балдахин и шторы гармонировали с мебельной обивкой, на вощеном дубовом полу лежали ковры.