Выбрать главу

— Что ж, — завершила ее исповедь Мамаева, когда они, поплакав каждая о своем, смаргивали последние слезы, — вы и правда мне родственница через сыночка своего Феденьку. Ехать вам боле некуда, так что оставайтесь-ка у меня и живите, милая, сколь угодно. Авось у вас что и сладится. А на все расспросы, кто вы да откуда, отвечайте, дескать, племянница вы моя — по моему кузену Илье Ильичу Мельгунову из Тульской губернии, — вдовица. И я то же буду говорить, коли расспросы про вас пойдут. Тут, моя хорошая, злых языков хватает.

И Лиза осталась. Правда, посудачили все же про нее малость в городе, ибо молодая женщина без мужа да с малым дитем предметом любопытствия служит почти всегда. Расспрашивали о ней и Варвару Васильевну. Та отвечала охотно: да, вдовица, да муж умер рано, да приехала-де ко мне, потому как никоей родни более у нее нет, и будет, мол, жить у меня в компаньонках. Любопытствующие удовлетворились, незнающие прознали, и стала Лизавета жить у Варвары Васильевны, огражденная от сплетен и слухов защитой и участием Мамаевой и собственным новым именем — Елизавета Петровна Толбузина, дворянская вдова. Позже и документы на сие имя выправили в канцелярии губернской. Ходы-выходы в городе Варвара Васильевна знала, знакомцев чиновных у нее было предостаточно, и барашек в бумажке лег в нужные руки, завершив все дело. Ибо нет на Руси более весомого аргументу для разрешения насущных вопросов, нежели взятка.

13

Ежели кому-то приходилось совершать вояж в ноябре месяце, скажем, от Тифлиса до Москвы, то не дадут соврать: более шестидесяти верст в день в среднем отношении проделать крайне затруднительно. И если в начале пути еще можно делать верст семьдесят пять, то, начиная от Харькова, дорога в это время столь ужасна, что в день нельзя проехать и пятидесяти верст. Вот и выходит на круг шестьдесят верст за день. Стало быть, вся дорога от Тифлиса до Москвы займет пять недель. Путь же от Эривани до Архангельска — почти вдвое, да прибавьте к осенней грязюке зимнюю северную хлябь, вот и выйдет у вас ровнехонько десять недель, кои провел в дороге ротмистр Браузе, испросивший себе четырехмесячный отпуск.

Зачем понесло в Архангельск Леонида Викентьевича, потратившего на дорогу более половины своего отпуска? Да все за тем же: объясниться, наконец, с Елизаветой Петровной и проявить истинное благородство чувств и намерений, предложив ей, всеми, верно, отвергнутой и несчастной, руку и сердце.

Он приехал в Архангельск в конце января. И конечно, не застал в нем никого из Тормасовых. Старые знакомцы поведали, что после смерти батюшки затворилась Елизавета Петровна на Симеоновой мызе, а прошлой весной и вовсе отбыла в неизвестном направлении. Ну, как тут быть? Другой на месте Леонида Викентьевича опустил бы руки: поди, сыщи в такой державе, как Россия, одного-разъединственного человека! Сие равно, что иголку в стоге сена сыскать. Да только не из таковских был ротмистр Браузе. Не зря, верно, текла в его жилах остзейская кровь, не дозволяющая оставить дело на полдороге. Сообразил, что тут с иного конца надобно зайти. Ведь с кем она уехала? С горничной. А у горничной небось товарки в городе имеются. Их и надлежит порасспросить.

На третий день по приезде в Архангельск ротмистр отправился с визитом к помощнику командира гарнизонного баталиона подполковнику Егору Генриховичу Ягодинскому, исправлявшему таковую должность и при генерал-майоре Тормасове. Подполковник принял его как старого товарища, много расспрашивал про генералов Паскевича, Ермолова и Раевского, про войну, про взятие Эривани и выказывал неподдельное сожаление, что его прошению о переводе на Кавказ не дали ход. Кажется, Ягодинский был крепко обижен на то, что начальником гарнизона стал не он, а человек, присланный со стороны.

— У меня в вашем доме, Егор Генрихович, имеется дельце частного характера. Мне надо переговорить с вашей горничной Меланией, вы не возражаете? — в конце разговора спросил Браузе.

— Да ради Бога, барон — согласно кивнул Егор Генрихович, и дернул сонетку звонка.

— Слушаю, барин, — вошла в комнаты Мелания.

— Наш гость, господин ротмистр, желает с тобой поговорить, — сообщил ей Ягодинский и деликатно вышел из комнат, оставив их наедине.

— Чем могу служить? — покорно произнесла Мелания и опустила голову.

— Ты ведь была знакома с горничной госпожи Тормасовой? — подойдя к ней, спросил Браузе.