Ответ на вопросы возник перед Лизой без театральных эффектов, без грома и молний. Он четко, по-военному, шагнул к ней, когда батюшка произнес: «Позволь представить тебе, душа моя, нашего нового сослуживца. Дивов Федор Васильевич», — и молча склонил русую голову.
Опальный мичман был среднего роста, еще по-юношески худощав и гибок. Его бледное лицо, темные дуги бровей, холодноватые зеленые глаза отнюдь не напоминали ни мятежного Корсара, ни романтичного Чайд-Гарольда. Вполне обычный молодой человек. Но потом он взглянул на Лизу и улыбнулся. Улыбка зародилась где-то в глубине глаз, заставила по-мальчишечьи задорно дрогнуть уголки губ и неузнаваемо преобразила его лицо. Оно не стало более красивым, нет. Оно вдруг сделалось искушающе, сокрушительно обаятельным. Сердце Лизы пропустило удар, внутри возник какой-то странный трепет, и… мир дрогнул. Ей показалось, что она уже давно его знает, помнит и этот взгляд, и эти ямочки, появившиеся на щеках, когда он улыбнулся, и разворот широких плеч. Она даже почувствовала тепло на кончиках пальцев — так захотелось прикоснуться к нему, почувствовать тепло и гладкость кожи, шелковистую упругость волос. Подобного ей еще не приходилось переживать.
Немного напуганная собственными запретными мыслями и желаниями, Лиза в течение почти всего раута старалась не смотреть в сторону Дивова, боясь выдать свой глубокий интерес, но потом он сел за фортепьяно, и она не выдержала. В звуках, исполненных им романсов, было все: и боль расставания, и страстное желание обладания, и горькие сетования, и надежда на встречу. Его голос окутывал душу Лизы теплом, баюкал в своих объятиях, уносил к горнему миру чистой радости и трепетной ласки. Когда смолкли последние звуки, она решила осторожно намекнуть, что в этом доме ему всегда рады. Конечно, он всего лишь рядовой, но ведь, как ни крути, дворянин — именно так, почти слово в слово, сказал батюшка. Самой ей было все равно, она лишь твердо знала, что хочет видеться с ним как можно чаще. Посему она первой заговорила с Федором, и ее маневр удался. Дивов пообещал нанести ей визит.
4
Разрешением бывать у Елизаветы Петровны Дивов воспользовался уже на следующий день. Сообразуясь с целью визита и собственным настроением, а также красками ранней архангельской осени, Федор облачился в узкие казимировые панталоны желтого цвета, пикейный жилет и короткий цвета ночи редингот, застегивающийся до самого верха, благо было разрешено иметь с собой статскую одежду. Шею он повязал английским шелковым платком, а на голову надел эластическую шляпу с низкой тульей и узкими полями. В таком платье «а-ля Вертер», мятежного и в то же время романтического страдальца, Федор и решил предстать перед широко раскрытыми очами Елизаветы Петровны. Конечно, шляпу и палевые лайковые перчатки он оставил в передней, но ведь одеяние, в коем вы находитесь, воздействует определенным образом не только на окружающих людей, но и на вас самих, а посему образ одновременно непреклонного борца и несчастной жертвы передался и внутреннему состоянию самого Дивова. Вышагивал он гордо, говорил мало и с достоинством, смотрел с затаенной печалью и то и дело грустно вздыхал. Сам Мочалов, верно, позавидовал бы столь высокому дарованию притворства, что в лицедейской среде зовется актерским талантом.
Единственно, что не вписывалось в составленную Федором диспозицию сегодняшнего визита, было присутствие в гостиной баталионного адъютанта поручика Леонида Викентьевича Браузе, чувствовавшего себя здесь вполне вольготно и претендующего, верно, на титул друга дома. А сие значило одно: в борьбе за претендентство на особое расположение молодой хозяйки дома, поручик является ему, Федору, самым опасным соперником из всех воздыхателей Елизаветы Петровны. Успокаивало одно: насколько Дивов успел заметить, Лизанька хоть и была расположена к Браузе, отличая его среди других своих угодников, но расположение это было не более чем дружеским, без всякого намека на присутствие более сильных чувств. Когда же в гостиную вошел Федор, Лиза искренне обрадовалась так, как радуются гостю, которого поджидают давно и с нетерпением. Холодно поздоровавшись с прибывшим гостем, адъютант принялся рассказывать Елизавете о чем-то из своей службы, но она слушала вполуха, из-под ресниц поглядывая на молчаливого Дивова и словно прислушиваясь к тому, что происходило внутри нее. Так бывает, когда вами овладевает инфлюэнца, и вы отмечаете про себя, что у вас першит в горле, заложен нос и вот-вот повысится температура.