Дмитрий Шашков
Достойная смерть
– Саня, Миша, покинуть машину! – успел крикнуть командир, выпрыгивая из башни, словно выброшенный рвущимся к небу пламенем. Комбинезон на нём горел, он скинул его, распоров ножом; берцы, опять ножом шнурки, – прочь; толстое зимнее обмундирование спасло от серьёзных ожогов. Обернулся назад – из танка рвался ввысь многометровый сноп пламени – и понял: Саня с Мишей уже никогда не покинут машину… И тут снова свист, за секунду-другую переходящий в рёв, – мина прямо на него, – а вокруг мерзлое поле и полыхающий танк, который и без того в любой момент может взорваться.
– Господи, только не сейчас, пусть когда-нибудь потом! – успел взмолиться он, подняв глаза на мерцающие в морозном вечернем небе звёзды, – только не сейчас!.. Мина упала в снег у его ног и громко шипела, остывая, – не взорвалась!
Надо было, конечно, залечь, оглядеться, потом короткими перебежками от укрытия к укрытию, но он шёл к своим прямо, не таясь, босиком по полю, сдвинув на макушку мокрый от пота шлемофон и не оглядываясь более на полыхающий танк, который тоже так и не взорвался. Шёл и широко улыбался. Сквозь прозрачный морозный воздух с тёмно-синего далёкого неба ласково подмигивали ему звёзды, становясь всё ярче, будто это он к ним приближался.
– Стой, кто идёт! – вот и свои, должно быть, пехота, вот и дымок от буржуйки, там у них, значит, блиндаж и о маскировке что-то мало заботятся… – Стой, говорю!
– Да свои, свои, не кипишуй. Пароля не знаю, можешь не спрашивать! Видел факел в поле после артобстрела? Вот я оттуда. Чем ты меня хочешь удивить? Своим калашом?
– Да ладно, понял, – растерялся боец, – притормози, пожалуйста, сейчас доложу командиру…
– Тормозить ты гражданских на блокпосту будешь, а танкисты вообще без тормозов.
Тут, видимо, заслышав голоса, из блиндажа вынырнули ещё бойцы, в одном из которых он распознал офицера, – по командирским повадкам и пистолету на поясе – хотя офицерских погон тот не носил, очевидно, чтобы не подсказывать снайперам, в кого стрелять в первую очередь.
– Танкист? Живой? Странно! – рявкнул офицер, – а другие два?
– Двухсотые.
– Понятно… – помолчали, – иди в блиндаж, грейся…
В тесном блиндаже бойцы с любопытством и сочувствием рассматривали обгорелого полуголого оборванца. Вручили старый потёртый бушлат и огромные ватные штаны, берец и носок лишних не нашлось, только кирзовые сапоги и нарезанные из простыней портянки. Предлагали даже шапку-ушанку, но он предпочёл остаться в своём шлемофоне.
– Не тупи, – сказал кто-то, – по шлемофонам снайпера в первую очередь лупят, наши вон все экипажи бэх в ушанках лазят, шлемофоны в бэхах оставляют!
– Да ты не пугай, мы пуганные, – вяло огрызнулся он, засыпая в углу у буржуйки, где было так тепло и вкусно пахло дымком от сосновых дровишек.
– Просыпайся, танкист, уже часов десять дрыхнешь.
Просыпаться так не хотелось! Опять грязь, вонь, страх и… а, Саня с Мишей!..
– На вот глотни, отличный сэм, тебе сейчас надо.
Да, это то, что ему сейчас надо!
– За твоих, не чокаясь.
– За пацанов, – он выпил залпом едкую жидкость, стараясь не вдыхать её кислую вонь. Почувствовал, как по всему телу разливается тепло.
– На, запей. Как звать-то тебя?
– Прицел, позывной.
– Хорошо стреляешь?
– Укропы не жаловались, не успевали.
Офицер и остальные бойцы одобрительно загоготали.
– Короче, слушай. За тобой тут «Урал» пришёл из твоей части, так что бывай. Рад знакомству.
– Тоже. Давай ещё сэму, на ход ноги.
– А, понравился? Ещё бы! Сами гоним, вон из той бражки, – показал ему на двадцатипятилитровую бутыль за буржуйкой, горлышко которой венчал раздувшийся от газов огромный презерватив, – но эта ещё не готова. Когда гондон ляжет, значит, процесс брожения окончен, можно перегонять. Ну, некоторые её так пьют, говорят, вкуснее, французский напиток. Но я так не могу, дрищу от неё дальше, чем вижу, – рассказывал офицер, разливая в подставленные кружки самогон, – ишь, сбежались все бухануть! Давайте опять не чокаясь, у нас тут тоже регулярно двухсотые, то мина, то снайпер, а позавчера двое пацанчиков молодых на своей же растяжке… Один не сразу… Давай! Земля пухом, Царствие Небесное…
– Прицел! Прицел тут?
– Да тут, тут, идёт уже, – он встал и молча направился к выходу. После выхода из тёмной вонючей земляной каморки свет дня казался ослепительным, а морозный воздух пронзительно свежим.
– Ах вот ты, Прицел!
– Здорово, Петрович! – они крепко обнялись с водителем «Урала».
– Прицел, хороший мой, живой-здоровый, в рубашке родился! А вот пацаны… Сейчас помянем, у меня ноль-пять с машине.