– Конечно, помянем…
Залезли с разных сторон в высокую кабину, Петрович достал бутылку, выпили по очереди из горла водки, закурили. Петрович запустил двигатель, снял с тормоза, «Урал», урча и похрюкивая, плавно покатил по замёрзшей грязи грунтовой дороги.
– Что там в части слышно, Петрович?
– Да что слышно? Твои пацаны с роты на позициях стоят, теперь там тихо. Перемирие же опять объявили, что, не слышал?
– Нет, не слышал. Тут вчера ещё такое «перемирие» было!
– Да, вчера да… Донецк и сегодня уже обстреливали – и «грады», и миномёты, и фосфором жгли…
– Прицел, просыпайся, приехали, – Петрович толкал его в бок. Вот и часть. Сегодня здесь было немноголюдно – роты и отдельные взвода раскиданы по позициям вдоль линии соприкосновения, комбата тоже в расположении не было, может, проверял кого-то где-то; за старшего в части был зам-по-тылу, причём он лично встретил Прицела, пожал ему руку и, не обращая внимания на запах перегара, предложил идти в столовую, а затем отдыхать.
Бледная, подавленная повариха не проронила ни слова – у неё где-то там, «на передке», сын, тоже танкист.
В расположении Прицел нашёл себе компанию: несколько бойцов из разных рот и взводов, заболевших или выздоравливающих после лёгких ранений и контузий. В комнате стоял сильный запах спирта и конопли.
– Прицел! Прицел вернулся! – по очереди обнимался со всеми, – ты же слышал уже, Прицел?
– Что ещё?!
– У нашей пехоты двенадцать двухсотых! Двенадцать, Прицел, понимаешь?..
Прицел проснулся от тревожного сна, где рвались мины вокруг идущих по замёрзшему полю танков. Громкие хлопки продолжались, но то были не разрывы мин или снарядов, а выстрелы артиллерии в километре, не более, отсюда, где стояла наша батарея гаубиц. За звучным хлопком ясно слышался шелест снаряда, набирающего высоту, чтобы обрушиться оттуда на голову противника. И если там вспыхнет огромным факелом вражеский танк или САУ, уничтожена будет гаубица или миномёт, то сюда снарядов их прилетать будет меньше.
– Работайте, работайте, артиллерия! – довольно пробормотал кто-то, потом он подошёл к Прицелу и окончательно разбудил его, потормошив за плечо, – пошли, дело есть!
– Какое ещё дело, ты о чём?
– Пошли, пошли, не пожалеешь!
Они вышли на морозный воздух, и хлопки стали значительно громче. Над унылым пейзажем опустевших пригородов, заброшенных и полуразрушенных домов без стёкал, над столбами электропередач с гроздьями ссечённых осколками проводов высилось бескрайнее небо с лёгкими, перистыми облачками, раскрашенными в оттенки красного и бардового закатом или восходом – Прицел не знал.
– Слушай, Прицел, что есть, ты когда-то интересовался, да и тебе сейчас надо, снять стресс… Шира есть! Пошли в нашу располагу, там сейчас никого…
Прицел послушно проследовал за товарищем, сел на койку, закатал рукав и пальцами одной руки передавил вены выше локтя другой. Товарищ осторожно ввёл иглу во вздувшуюся вену.
– Приотпусти чуток, – в шприце с коричневой жидкостью показалась тонкая струйка алой крови, – во, отпускай! – Прицел разжал пальцы, а товарищ плавно утопил поршень, – прижми пальцем, – вынул иглу с опустевшим шприцом из вены, – согни руку и пальцем пока прижимай…
Прицел чувствовал, как по телу его разливается приятное, сладкое тепло, а кожу головы ласково щекочут мурашки.
– Сигарету! – товарищ вложил ему её в губы и заботливо помог прикурить.
Потом Прицел затушил недокуренную сигарету об пол, вытянулся во весь рост на койке и заснул так сладко и спокойно, как не спал ещё ни разу в жизни.
* * *
Говорят, вспоминают всю жизнь, но Прицел вспоминал только это: как остались в танке Саня с Мишей, как чудом уцелел сам, вышел к своим, как встретили, чтО потом было в части… Всё вспоминать долго будет, а времени у него теперь совсем мало!
Вспомнил ещё, какая потом пошла жизнь, когда близко «подружился» с выпивкой и наркотиками – однообразная, как бы сонная, но приятная. Прежних интенсивных боевых действий уже не было, всё продлевалось и продлевалось относительное перемирие, кого-то с кем-то соглашения, но он уже мало интересовался политикой. Обстрелов теперь действительно стало намного меньше, больших потерь тоже больше не случалось, и жизнь части шла почти как в мирное время, разве что иногда объявляли боевую готовность или даже боевую тревогу, которая, однако, оказывалась всё же учебной, выезжали иногда даже на какие-то позиции, но уже без реальных боевых действий, бывали учения… Прицел воспринимал это отстранённо и равнодушно, хотя и выполнял, как мог, всё, что от него требовалось по службе, – это было для него нетрудно.