Достоинств! Ах! любезной друг! он скареднейший и гнуснейший из всех смертных! весь свет упрекает его в чрезвычайной скупости. Безумец сей имеет в себе подлейшую душу.
Сердце мое несколько спокойнее с того самого времени, как я имею надежду в благосклонностях ко мне моей матери; почему и предаюсь теперь совсем склонности моей в учении нравственности. Но и ты также такое упражнение любишь не мало, и сама мне в том не однократно признавалась.
ПИСЬМО XVIII.
В субботу 4 марта.
Не могла ли ты надеяться, что весьма легко можно получить согласие на предложение мое окончить переписку нашу с одной моей стороны, не примешивая в то ни мало кого нибудь из нашей фамилии? но расположение моего брата и нетерпеливость моего отца при наималейших противоречиях служат к тому непобедимыми препятствиями.
Еще во всю ночь не ложилась я в постелю, и ни малого ко сну не имею желания. Ожидание, надежда, сомнение удаляли от меня сон, и не давали ко мне приближаться. Какое состояние! сошла я в обыкновенное время, дабы не можно было приметить, что я еще не была в постели, и упражнялась по обыкновению в домашних мелочах.
Около восьми часов пришла ко мне Хорея, и сказала, что мать моя приказала мне прийти в ее комнату.
Мать моя плакала; я то из глаз ее могла приметить. Но взоры ее казались не столько нежны и благосклонны, как вчерашнего дня. Сие произвело во мне ужас, и я почувствовала в духе моем чрезвычайное ослабление.
Сядь, Клари! мы поговорим с тобою. Между тем рылась она в ящике своем, и перебирала различные лоскутки белья и кружев, имея между тем такой вид, будто бы ничем не занималась. Но минуту спустя после того спросила меня с холодностью, какие я на сей день сделала приказания. Я подала ей того и завтрашнего дня записку, прося ее посмотреть оную, и сказать угодно ли то ей, или не угодно. Она в ней несколько переменила, но с таким холодным и принужденным видом, что тем умножилось мое смятение и замешательство. Г. Гарлов говорил сего дня об отъезде, и думаю, что поедет к брату моему Антонину. Г. Гарлов! думала я сама в себе, не говорят уже больше, твой отец! и так нет уже у меня отца!
Садись, когда я тебе то приказываю. Я села. Ты, Клари! кажешься мне в смущении?
Никак нет, матушка!
если бы дети были всегда то, что они быть должны, то отцы и матери… сего разговора она не кончила.
Потом подошла к уборному столику, и посмотрев в зеркало испустила не большой вздох.
Я не люблю такого печального и скучного лица в молодой девице.
Уверяю вас, матушка! что сего в себе никак не примечаю. Я встала, и отвернувшись вынула платок, чтобы отереть свои слезы. В случившееся против меня зеркале увидела мать мою смотрящую на меня с нежностью; однако ж слова ее ни мало с тем не согласовались.
Нет ничего несноснее, как видеть людей плачущих о такой вещи, которую исправить и переменить от них самих зависит.
Дай Бог, матушка, чтобы то было в моей власти. При сих словах испустила я несколько вздохов.
Слезы, раскаяния и вздохи упорства нимало между собою не согласны. Ты можешь теперь идти в твою горницу; поговорю с тобою после.
Я поклонившись ей с великою учтивостью, хотела выйти.
Оставь сии наружные знаки почтительности; я их нимало от тебя не требую; но только твоего сердца.
Ах! матушка! оно все наше, и не столько принадлежит мне, сколько вам.
Изрядное красноречие! если повиновение состоит в словах, то Кларисса Гарлов может почесться самою послушливейшею дочерью во всем свете.
Я поклонилась опять, и хотела по приказанию ее выйти.
Она показалась мне тем тронутою; но уже вознамерилась делать мне упреки. И так отворотив от меня свое лице, сказала мне с великою живностью: куда ты идешь? Кларисса.
Вы мне сами приказали идти в мою горницу.
Вижу, что ты нетерпеливо желаешь меня оставить. Скажи мне, чему я то должна приписывать: послушанию ли твоему, или упорству, кажется мне, что ты скоро наскучишь быть вместе со мною.
Не могла я уже противиться долее. Бросилась к ее ногам. Ах! матушка! любезная родительница! скажите мне, что мне еще претерпеть надлежит. уведомьте меня о всей моей участи. Я перенесу все, если только позволят мне то мои силы; но никак не могу снести того, что учинилась вам не угодною.
Оставь меня, Клари! оставь меня. Нет нималой нужды в таком уничижении. Какие гибкие колена, и какое упорное сердце! встань.