ПИСЬМО CCIV.
В субботу 27 Маия.
Господин Ловелас, любезная моя, был весьма болен. Он вдруг захворал. Он весьма много харкал кровью. Конечно повредилась в нем кровь. Он вчерашнего вечера жаловался желудком. Я тем более о том соболезновала, что опасалась не произошло ли сие от наших сильных словопрений. Но виноватали я?
Насколько я почитала его на прошедших днях ненависти достойным! Но теперь ясно вижу, что гнев и ненависть в моем сердце суть не что инное, как минутные движения. Невозможно, любезная моя ненавидеть тех, которые находятся в смертельной опасности или печали. Я не в состоянии противиться благодушию ни искреннему признанию в соделанном преступлении.
Он сколь долго мог старался скрывать от меня свою болезнь. Столь нежен, столь почтителен даже и в самой великой скорби! Я бы не желала видеть его в сем состоянии. Сие зрелище весьма сильное сделало во мне впечатление, находясь еще в беспокойствии от всех. Бедной молодой человек; вдруг занемог в столь цветущем здравии!
Он вышел со двора; его несли в насилках; я его к тому понудила. Но я боюсь, не подала ли ему худого совета, ибо спокойствие лучше всего в такой болезни. Не надлежало бы весьма торопиться, в таком важном случае, полагать свое мнение, не зная совершенно оного. Я, по справедливости предлагала ему, чтоб приказал позвать лекаря, но он не хотел того и слушать. Я весьма почитаю сей факултет, и тем более что те, которые его презирают, не имеют уважения, как я то всегда наблюдала, к основаниям почтеннейшего еще людей сословия.
Я тебе признаюсь, что мои мысли неспокойны, я опасаюсь, что была излишне открытна пред ним и домашними женщинами. Они могут почесть меня извинения достойною ибо думают, что мы совокуплены браком. Но если в нем не будет довольно великодушия, то может быть по причине сожалеть стану о сем приключении, которое научит меня познавать себя более, нежели знала себя до сего времени, особливо когда я имела причину думать, что он не очень хорошо поступал со мною.
Однако я тебе скажу, как искренно о том думаю, что если он подаст мне причину принять опять суровой вид и держать его в отдаленности; то надеюсь что приобрету столько силы, от сведения о его не достатках, что преодолею свои страсти; ибо г. Ловелас, любезная моя, не такой человек, которой бы во всех частях своего свойства был почтения достоин. Что же более можем мы сделать, как управлять самими собою теми лучами света, которые по временам нас освещают?
Ты конечно удивляешься, что столь важно рассуждаю о сем открытии. Какое дам я ему имя? Но какоеж могу я ему дать? Я имею бодрости в тонкость рассмотреть сие сердце.
Будучи не довольна сама собою, я не смею и взглянуть на то, что написала. Впрочем я не знаю, как бы я могла писать о том иначе. Никогда я не находилась в столь странном состоянии; яб не могла тебе его описать без замешательства. Была ли ты когда либо в подобном случае, то есть: страшась осуждения моей приятельницы, но не почитая однако себя достойною оного.
Я уверена токмо в одном; то есть: что я конечно бы оное заслужила, еслиб имела какую ниесть тайну, которуюб от тебя скрывала.
Но я не присовокуплю ни единого слова, уверяя тебя, что хочу рассмотреть себя гораздо строжее, и что пребываю твоя
Кларисса Гарлов.
ПИСЬМО CCV.
В субботу в вечеру.
Воздух возвратил мне совершенное здравие, изтребя всю мою болезнь. Когда сердце спокойно, то можноли иметь боль в желудке?
Но прибывши домой, я нашел мою любезную в великом беспокойстве о новом происшествии. Некто приходил осведомляться о нас, и при том весьма подозрительным образом. Не по имени, но по описанию нас спрашивали, а сей любопытной был лакей в синей ливрее, обложенной широким желтым гасом.
Доркаса и повариха, которых он приказал выслать, не хотели ответствовать на его вопросы, если не изъяснит своих причин, и от кого прислан; он отвечал, столь же кратко, как и оне, что если они находит затруднение с ним объясниться; то может быть менее скроют то от кого ниесть другого и потом в великой досаде ушел.
Доркаса с торопливостью взошла к своей госпоже, которую привела в беспокойство не токмо известием о происшествии, но еще более собственными своими догадками; присовокупляя к тому, что это был человек весьма худого вида, и она уверена, что он пришел не с хорошими намерениями.
Ливрея и знаки человека подали причину к старательным обыскам, которые не менее были подробны, как и уведомления. Боже мой, Боже мой, вскричала моя любезная, и так беспокойствиям не будет конца? ее воображение предствило ей все несчастья, коих она должна опасаться. Она желала, чтоб г. Ловелас скорее возвратился.