"Относительно женщин, не щадили его нимало. Он был человек странной. Когда у старост его или откупщиков были хорошие дочери, то остерегались они ему их показывать. Не было у него ни какой особливой на содержании любовницы; больше всего любил он новость. Сомнительно, чтобы дядя его и тетки могли принудить начать думать о женитьбе. Не видно было, чтобы он был охотник до вина. Любил чрезвычайно всякие происки, и почти беспрестанно лежал на пере. По возвращении своем, вел он в Лондоне жизнь самую невоздержную. Было у него шесть или семь сотоварищей столько же злобных, как и он, которые езжали с ним часто в деревню, где при отъезде их всегда были крестьяне в великой радости. Хотя было в нем и много пристрастия; однако ж признаться должно, что он имел нрав преизрядный; всякую шутку сносил равнодушно; любил шутить и над другими, и часто в разговорах своих не щадил и сам себя; одним словом, по словам дворецкого, был он в поступках своих человек самой своевольной.
Описание сие происходило от недруга; ибо по примечанию моей тетки, всякое слово клонящееся к его пользе сопровождаемо было: Признаться должно, нельзя отнять у него сей справедливости, и пр; а все прочее говорено было от чистого сердца. Также свойство сие хотя было и не очень хорошо; однако ж не довольно еще было для тех, которые его разведывали; по тому что хотели бы слышать о нем еще гораздо того хуже. Брат мои и сестра боялись того, чтобы г. Ловелас не имел в искании своем успеха; по тому что большая часть самых худших их разведываний учинилась уже известна тогда, когда представлен он был с начала моей сестре. Что ж касается до меня, то не взирая на все то, что он во угождение мне сносил терпеливо все чинимые ему братом моим досады, не старалась я никак побуждать его к примирению. К брату моему и сестре оказывал он совершенное презрение, и я не сомневалась, что он по честолюбию своему и самолюбию, не видя у нас ни от кого себе приветствия, прекратит посещения свои сам собою, и поедет в Лондон, где жил до знакомства с нашим домом.
Но ненависть брата моего не дала мне дождаться сей перемены. После многих язвительных насмешек, на которые г. Ловелас отвечал только одним презрением, брат мой дошел на конец до такого бешенства, что не хотел его впустить в наш дом; услышав, что говорил он с приворотником обо мне, спросил его, какое ему до сестры его дело; на что тот отвечал ему, что просит его вспомнить то, что теперь он уже не в университете, и готов отвечать ему на все, как ему угодно. По счастью подошел к ним тогда идучи от меня доктор Левин, которой слыша такие разговоры стал между ими в самое то время, как они уже хотели вынимать шпаги. Г. Ловелас прошел мимо моего брата не смотря на все его сопротивления, и оставил его подобного разъяренному зверю, остервенившемусь после великой гоньбы.
Сие происшествие привело нас всех в великую тревогу. Отец мой дал разуметь г. Ловеласу, и по приказанию его, сказала ему и я, чтобы он для спокойствия нашей фамилии прекратил свои посещения. Но г. Ловелас был не из таких людей, чтобы так легко оставить свои намерения, а особливо, где участвует его сердце. Не получив настоящего отказа, не переставал он учащать к нам своими посещениями. Я рассуждала, что если откажу ему прямо приход в наш дом, то доведу их обеих до какого нибудь отчаянного действия. И таким образом дерзостной поступок моего брата, приводил меня в великое замешательство и недоумение.
Чинимые мне между тем предложения о г. Симмесе и г. Муллинсе, представленных моим братом, принудили его быть несколько времени гораздо воздержнее. Во мне не было приметно ни малейшей к г. Ловеласу склонности, то и надеялся он убедить моего отца и дядей способствовать исканием обеих сих женихов. Но когда увидел, что я имела довольно власти от них избавиться, то бешенство его превзошло все пределы. Упрекал он меня неоднократно порочным для меня предупреждением, и обругал г. Ловеласа прямо в лицо. Нечаянно сошлись они оба у брата сватавшегося за меня г. Симмеса; благодетельного доктора на ту пору там не было; и как никто не старался их разнять, то учинилось между ими известное тебе бедственное происшествие; брат мой был обезоружен, и принесен домой. Все думали, что рана его смертельна; а особливо, когда пришла к нему горячка: все были в чрезвычайном беспокойстве, и все зло обратилось на меня.