Что касается стилистики повествования Валерия, то здесь едва ли найдутся какие-то новшества. Он — добропорядочный наследник стиля Цицерона (106-43 до н. э.) и Тита Ливия (39 до н. э. — 17 н. э.), то есть носитель «золотой латыни». Момент подражания совершенно очевиден, тем более что труды названных авторов являлись его первейшими источниками.
Валерий пытается внести в изложение нечто свое. Но, как правило, эта самостоятельность проявляется в риторических длиннотах, риторических же вопросах и неумеренных восклицаниях. Короткие рассказы, сообщаемые Максимом, вполне самодостаточны, но автор не упускает случая высказать свое мнение, иногда коротко, иногда в напыщенных выражениях. Обратимся к тексту (IV.1.9): «Гай Клавдий Нерон тоже может рассматриваться как пример исключительной умеренности. Славу победы над Гасдрубалом он разделил с Ливием Салинатором. Тем не менее он предпочел следовать за триумфальной колесницей Салинатора верхом, но не стать триумфатором самому: хотя сенат и даровал ему такое право, все же победное сражение состоялось в провинции, которой управлял Салинатор. Это был триумф без колесницы, но еще более блистательный, потому что одному воздали за победу, другому за умеренность». Случай 207 г. до н. э. описан Титом Ливием (XXVIII.9.9–9.11). Курсив — сентенция Валерия. Или, например, рассказ об исключительной щедрости некоего Гиллия из Агригента (IV.8, внешний пример 2)встречающийся и у других авторов, заключается выводом: «Эта щедрость оказалась более надежным стражем, чем плотно запертые сундуки». Явление того же рода — великолепный панегирик по адресу Секста Помпея (IV.7, внешний пример 2), которого автор недвусмысленно помещает в одном ряду с Александром Македонским. И так почти всегда. «История в анекдотах», пожалуй, лучшее определение жанра, в котором работал Максим. Надо только иметь в виду одно из первичных значений греческого слова «анекдот» — короткий, письменно не зафиксированный рассказ.
Естественно, Максиму требовалась некая систематизация. Рассказы его распределялись по темам. Так, например, в первой книге обозначены следующие блоки: «О религии», «О пренебрежении религией», «О предзнаменованиях», «О знамениях» (De prodigiis), «О снах», «О чудесах». Во второй книге мы находим разделы «О древних установлениях», «О военном деле» и пр.; в третьей собраны заметки о нравах и людях…
Надо заметить, что ни одна из девяти книг не отличается своеобразием моральной тематики. Трудно составить представление о логическом замысле автора. Скорее всего, такового и не было. Для римлянина пестрота изложения материала являлась основанием занимательности.
Очевидно, что «Достопамятные деяния и изречения» собирались и создавались постепенно. Максим — не историк, однако добротное образование позволяло ему хорошо ориентироваться в исторических источниках. Среди последних, кроме трудов уже упомянутых Тита Ливия и Цицерона, несомненно, были тексты знаменитого энциклопедиста Марка Теренция Варрона (116-27 до н. э.), историка Гая Саллюстия Криспа (86–35 до н. э.) и Помпея Трога (I в. до н. э. — I в. н. э.), автора всемирной истории (несохранившейся) в сорока четырех книгах. Валерий знал греческий, что показывают многочисленные вкрапления греческих понятий и стихов. Следовательно, он должен был знать всеобщую историю Полибия (ок. 201–120 до н. э.) и конечно же Диодора Сицилийского (ок. 90–21 до н. э.), также писавшего по-гречески, просто, судя по частотности заимствований, наш автор предпочитал относительно недавних предшественников.
Вообще греческая тема занимает не много места в труде Валерия, не говоря о том, что он скептически настроен по отношению к грекам в целом. Конечно, он чтит выдающихся личностей, таких как Сократ, Платон, Аристотель, Александр Македонский, и охотно приводит примеры их моральных качеств. Но похоже, что греческая мифология для него вовсе неприемлема, в отличие от римской. В данном случае наиболее показателен фрагмент из четвертой книги в разделе «О дружбе» (IV.7.4), где мифологический рассказ о Тесее назван сказкой, «которую рассказывают лжецы, а слушают глупцы», да еще чудовищной ложью, сочиненной «склонным к обману народом».
В собрании Валерия часто встречаются примеры, не отмеченные у других авторов. Частично это можно объяснить утратой соответствующих текстов. Но иногда мы явно сталкиваемся с рассказами самого Валерия как очевидца. И здесь на первый план выдвигаются его собственный стиль, его выводы.