О цензорском знаке
9. Предисловие. От лагерной дисциплины и внимательного рассмотрения военной системы я хотел бы перейти к цензорам, учителям и хранителям мира. Если богатство римского народа выросло до столь высокого уровня благодаря доблести полководцев, то честность и воздержанность поддерживались пристальной опекой цензоров, чьи достижения вполне сравнимы с военной славой. Что толку в приятной чужой земле, если жизнь дома нехороша? Можно захватывать города и народы, накладывать руки на царства, но лишь до тех пор пока на форуме и в сенате твердо соблюдаются обязанности и скромность, в противном случае огромные, уже доставшие до неба приобретения не будут покоиться на твердом основании. Потому-то нашей целью станет понимание и, более того, описание проявлений цензорской власти.
9.1. Цензоры Камилл и Постумий велели людям преклонного возраста и при этом холостякам вносить в казну некоторые суммы медными монетами в качестве штрафа. Они заслужили и второе наказание, потому что осмелились выступить против заслуженного установления, и им высказали такой упрек: «Природа пишет для вас закон: раз уж родились, то и вы должны рождать. Вскормив вас, родители приучили вас к почитанию и обязали вас воспитать и внуков. К этому надо добавить, что вы получили подарок судьбы в виде столь долгой задержки по отношению к этому обязательству, в течение этого времени вы безрассудно тратили ваши годы, избегая именоваться мужем или отцом. Так вот, идите и распутайте эти ветви, полезные для многочисленного потомства».
9.2. Суровости Камилла и Постумия последовали цензоры Марк Валерий Максим и Гай Юний Бубулк Брут, правда, суровости иного рода. Они изгнали Луция Анния из состава сената за то, что тот развелся с молодой женой, не пригласив на совет никого из друзей. Возможно, это было даже более серьезное преступление, поскольку здесь священными требованиями брака просто пренебрегли, что считалось вредоносным. Поэтому лучшее суждение цензоров заключалось в том, чтобы счесть его недойным входить в курию.[168]
9.3. Подобным образом поступил Марк Порций Катон с Луцием Фламнием, вычеркнув его из списка сенаторов, потому что у себя в провинции тот обезглавил преступника, выбрав для этого такое время, чтобы женщина, в которую он был влюблен, могла бы взирать на это. Возможно, Катона немного удержало консульское звание, которое тот носил, а также авторитет его брата, Тита Фламиния. Но, будучи и цензором, и Катоном, он дал двойной образчик суровости и постановил, что Фламний заслуживает даже большего наказания, ибо запятнал величие высочайшего достоинства столь мерзким деянием, и что пусть теперь к его фамильным портретам добавятся изображения глаз проститутки, наслаждавшейся видом человеческой крови, и молящие руки царя Филиппа.[169]
9.4. Что же сказать о цензорстве Фабриция Лусцина? Каждое поколение рассказывало и еще будет рассказывать, как Корнелий Руфин, прошедший через два консульства и диктаторство при всеобщем уважении, не был причислен к сенаторскому сословию, потому что собрал у себя десять фунтов серебряных сосудов, показав тем самым тягу к роскоши и дурной пример.[170] Мне кажется, что сами писания нашего столетия вызывали изумление, когда рассказывали о такой суровости, и можно было даже решить, будто в них описаны дела какого-то другого города, но не нашего. Поскольку трудно поверить, что в нашем Городе какие-то десять фунтов серебра были расценены как чрезмерное состояние, вызывающее зависть.
9.5. Цензоры Марк Антоний и Луций Флакк изгнали из сената Дурония, потому что он, будучи народным трибуном, отозвал закон, ограничивающий расход денег на пиры. Замечательная причина для знака! И как же нахально этот Дуроний взобрался на ростральную колонну и возгласил оттуда следующее: «На вас накинули узду, квириты, еще вполне терпимую. Вы связаны и ограничены горькими оковами рабства. Закон этот был задуман для того, чтобы заставить вас стать бережливыми. Так давайте же отзовем это властное правило, отдающее ржавчиной суровой древности. Откуда, в самом деле, взяться свободе, если страждущим не дозволяется умереть в роскоши?»
169
Рассказ Ливия (XXXIX.43) датирует это событие 184 г. до н. э. О том же дважды упоминает Плутарх (Катон Старший, 17; Фламиний, 18).