Скульптура «Братья Гракхи»
Эжен Гийом
1853 или 1847–1848 гг.
Бронза
Музей Орсе, Париж, Франция
7.3. Луций Регин, если бы судили его по общественным установлениям, достоин был бы растерзания у потомства, но если судить его по законам дружбы, он должен быть удостоен величайшей похвалы. Будучи народным трибуном и подчиняясь правилам старинной и тесной дружбы, он освободил из-под стражи Цепиона, который нес ответственность за наше поражение от кимвров и тевтонов.[332] И был Регин ему другом до такой степени, что даже сопровождал его в изгнание. О дружба, велика и необорима твоя власть! С одной стороны — рука республики, с другой — твоя рука тянет Регина за собой. Государство обеспечивало его неприкосновенность, а ты, хотя и мягко, приговорила его к изгнанию. И он выбрал наказание, а не служение.
7.4. Твой случай достоин удивления, но то, что последует, еще более похвально. Вот до чего довело Волумния его преданность другу без всякого вреда для республики. Происходивший из сословия всадников, он покровительствовал Марку Лукуллу и дружил с ним. Когда Марк Антоний казнил Лукулла как приспешника Брута и Кассия, Волумний, который мог спастись бегством, остался верным своему бездыханному другу, непрестанно оплакивал его и стенал, как будто бы он сам был причиной его смерти. Столь исключительная и продолжительная скорбь вызвала внимание Антония, и Волумния привели к нему. Глядя прямо ему в глаза, Волумний сказал: «Император, прикажи умертвить меня рядом с Лукуллом и немедленно, ибо после его смерти я жить не в силах, поскольку считаю себя ответственным за то, что склонил его к неправедному делу». Что крепче этой доброй воли? Он избавил своего мертвого друга от ненависти, предложил заплатить собственной жизнью за его провинность и состраданием по отношению к нему привлек враждебность к себе. Антоний не протестовал. Тогда Волумний, уже уходя, исступленно поцеловал правую руку Лукулла, возложил на грудь его отрубленную голову и подставил шею мечу победителя. И пусть Греция рассказывает о Тесее, как он вверил себя царству отца Диктиса в поддержку незаконной любви Пирифоя, — сказку, которую рассказывают лжецы, а слушают глупцы. Смешанная кровь друзей, раны за ранами, смерть за смертью — вот настоящие свидетельства римской дружбы, а это — чудовищная ложь, сочиненная склонным к обману народом.[333]
7.5. И Луций Петроний достоин похвалы в данном случае. Доверившись культу дружбы, он заслужил равную славу. Рожденный в семье низкого сословия, он затем достиг звания всадника и, благодаря Публию Целию, добился значительных успехов в военной службе. Но Судьба пожелала, чтобы свой благородный дух он выказал не в счастливой жизни, но в жестоких обстоятельствах. Консул Октавий поставил Целия во главе Плацентии.
Когда город был захвачен войсками Цинны, Целий, уже старый и больной человек, чтобы избегнуть плена, припал, прося о помощи, к правой руке Петрония, чтобы тот помог ему уйти из жизни. Петроний тщетно убеждал его отказаться от этого намерения, но в конечном итоге, поскольку тот настаивал, убил его, а потом к его телу добавил собственное, ибо не смог пережить смерть человека, которому был обязан каждой ступенью своего восхождения. Вот так к общему концу одного привело чувство стыда, а другого — благочестие.[334]
7.6. С Петронием можно сравнить и Сервия Теренция, хотя судьба и не дала ему возможности умереть за друга так, как он того хотел. Его следует судить по его намерению, но не по провалу, ибо он сделал все, от него зависящее, чтобы погибнуть самому и чтобы Децим Брут избежал смертельной опасности. Спасаясь бегством из Мутины, Брут узнал, что Антоний послал всадников убить его. Он попытался укрыться в темном месте, спасаясь от возмездия, но был настигнут. Тогда Теренций прикинулся Брутом и, верный своей лжи, подставил себя под удар всадников. Однако Фурий, поклявшийся отомстить Бруту, узнал Теренция, так что он не смог своей смертью воспрепятствовать наказанию друга. Так вот, по прихоти Фортуны, он выжил.[335]
7.7. От этого устрашающего и тяжелого лика дружбы перейдем теперь к радостному и безмятежному. Вспомним те виды дружбы — со слезами, стенаниями, убийствами — и поместим ее теперь в места, более подходящие для счастья, — благоприятные, честные, изобилующие яркими подвигами. Выведем дружбу из темных святилищ и обратимся к Дециму Лелию[336] и Марку Агриппе, которые их верными душами и ведомые добрыми предсказаниями, пусть станут вашими друзьями, один — величайший из людей, другой — величайший из богов. И чем, следуя за ними, выставлять на обозрение царственные примеры настоящей преданности, давайте лучше насаждать законы дружбы более счастливо и с большим религиозным рвением и выведем их на свет как счастливое сообщество друзей: с их преисполненными постоянства душами, с усердными общественными обязанностями, с непобедимым спокойствием, заботой о благочестии, а также о достоинстве и благополучии друзей и о тех самых насыщенных плодах, которые пожнет их возраст.
332
Квинт Сервилий Цепион был консулом во время войны с кимврами, от которых потерпел поражение в 105 г. до н. э.
333
Рассказ нигде более не встречается
334
87 г. до н. э. Ср.:
335
43 г. до н. э. Теренций и Фурий встречаются только в этом рассказе. У Плутарха (Брут, 50) выведен некий Луцилий, выдавший себя за Брута: его доставили в лагерь к Антонию, который привлек его на свою сторону.
336
Какой именно Децим Лелий имеется в виду, неясно. В эпоху ранней империи один такой Лелий был современником Максима.