5.1. Я это говорю, призывая в свидетели Сципиона Африканского. Теснейшим образом связанный с Лелием, он, однако, умолил сенат, чтобы провинция, отобранная по жребию у его брата, не была передана ему, и пообещал, что готов отправиться в Азию в качестве легата к Луцию Сципиону, как старший брат к младшему, как храбрейший в войне к невоинственному, как преисполненный славой к бесславному, как уже «Африканский» к тому, кто еще не стал «Азиатским». Таким образом, из двух знаменитых прозвищ тот одно принял, другое отдал и триумфальную тогу передал другому, который поистине оказался более влиятельным в гражданской службе, нежели его брат на войне как полководец.[399]
5.2. Консул Марк Фабий разгромил в знаменитом сражении этрусков и вейянцев, однако не воспользовался правом на триумф, с восторгом предложенным ему сенатом. А все потому, что брат его, консуляр Квинт Фабий, пал в этом бою, храбро сражаясь. Какое же великое благочестие к братской привязанности царило в его груди, когда он отверг величайшие почести?[400]
5.3. Этот пример украшает древность, а наше время украсил другой случай. Украшением для нас стали братья, снискавшие славу сначала для семьи Клавдиев, а теперь — Юлиев. Наш принцепс и родитель очень любил своего брата Друза. Когда при Тицине, куда он прибыл как победитель, чтобы обнять своих родителей, он вдруг узнал, что его брат в Германии страдает от мучительной болезни, его мгновенно объял страх. И каким же быстрым был его путь, — словно на одном дыхании перейдя через Альпы и Рейн за один день и ночь, меняя на пути коней, он покрыл расстояние в двести миль через варварскую страну, лишь недавно завоеванную, с единственным соратником, проводником Антабагием. В это время тяжелейшего труда он все-таки сумел преодолеть опасности, ускользая от смертельных ловушек, благодаря священнейшему благочестию и богам, которые покровительствуют выдающимся доблестям, и Юпитеру, самому верному хранителю Римской империи. И Друз, хотя был уже во власти судьбы и не мог исполнять своих обязанностей из-за упадка душевных и телесных сил, тем не менее в самое напряженное мгновение между жизнью и смертью приказал выслать легионы со всеми знаменами навстречу брату, чтобы те приветствовали его как императора. А потом он приказал поставить его палатку по правую руку от своей и пожелал, чтобы тот принял титул консула и императора. То есть в одно и то же время он высоко вознес величие брата, но и утратил свою жизнь. А я со своей стороны замечу, что с этим примером кровного чувства можно сопоставить только Кастора и Поллукса.[401]
5.4. Но память обо всех выдающихся полководцах окажется лишенной смысла, если в этой книге я не поведаю о великом благочестии со стороны простого солдата по отношению к своему брату. Этот воин служил у Гнея Помпея и как-то раз, схватившись в бою с воином Сертория, убил его. Сняв с него доспехи, он узнал в нем брата. Долго и мучительно укорял он богов за их дар нечестивой победы, а затем принес тело в лагерь, облачил в дорогое одеяние и возложил на погребальный костер. И наконец он возжег светильник и пронзил свою грудь тем самым мечом, которым убил брата, упал к его телу и погиб в общем с ним погребальном огне. Он мог бы оправдать себя безвинным незнанием, но поставил свое благочестие выше прощения со стороны других людей и не колеблясь разделил судьбу брата.[402]
О благочестии по отношению к родителям, братьям и отечеству
6. Предисловие. Это благочестие затрагивало ближайшие кровные узы. Осталось теперь рассмотреть примеры благочестия по отношению к отчизне. Величие страны, равное величию богов, укрепляет влияние родителей, да и братское чувство в этом случае приносит немедленные и счастливые плоды, потому что, даже если рушится семья, республика остается в целости, но если уже она разрушается, то с неизбежностью влечет за собой и крах родных пенатов, а также всех жителей. Какие подобрать слова для этих примеров? Их сила настолько велика, что проверить их значимость можно лишь ценой собственной жизни.
6.1. Брут, первый консул, и Аррунт, сын Тарквиния Гордого, свергнутого с трона, сшиблись верхом в столь яростной схватке, что пронзили копьями друг друга и бездыханными пали на землю. И мне остается лишь добавить, что римский народ заплатил высокую цену за свою свободу.[403]
399
190 г. до н. э. Ср. рассказ Ливия (XXXVII.1.7–1.10 и след.), более внятный, чем пустые ораторские приемы Максима. «Лелий в сенате пользовался большим влиянием. И когда консулам предложили поделить провинции жеребьевкой или по уговору, он сказал, что достойнее будет вверить свою судьбу отцам-сенаторам, нежели жребию. Сципион ответил, что он подумает о том, как ему следует поступить. Переговорив с братом наедине и получив от него указание смело довериться сенату, он объявил сотоварищу, что согласен на его предложение. Таких случаев еще не бывало, а если и были в прошлом такие примеры, то воспоминание о них изгладилось за давностью лет. Сенат был охвачен возбуждением от этой новости, все ожидали упорной борьбы. И тут Публий Сципион Африканский объявил, что если провинция Греция будет выделена его брату Луцию Сципиону, то сам он пойдет к нему легатом. Эта речь, выслушанная с большим одобрением, решила исход состязания. Всем хотелось испытать, кому от кого будет больше пользы: царю Антиоху от Ганнибала, побежденного Сципионом, или консулу и римским легионам от Ганнибалова победителя — Сципиона. Почти единодушно Греция была отдана Сципиону, а Италия — Лелию» (пер. С. А. Иванова).
402
87 г. до н. э. Ср.:
403
509 г. до н. э. Ср.: Ливий, II.6.8 и след. Это был действительно тяжелый бой с неясным исходом.