Очевидно, что люди всех сословий и возрастов возвышаются благодаря обильному и интенсивному благочестию по отношению к отчизне. Множество блистательных примеров, известных во всем мире, лишь подтверждает священнейшие законы природы.[415]
О любви и нежности родителей к детям
7. Предисловие. Пусть теперь родительское прощение по отношению к детям распустит паруса благочестивого и миролюбивого чувства и, подстегнутое попутным ветром, принесет с собой приятный и чарующий дар.
7.1. После пятого консульства, снискав величайшую славу за свои доблести и за свою жизнь, Фабий Руллиан не уклонился от того, чтобы завершить тяжкую и опасную войну в качестве легата у своего сына Фабия Гургита. Потому что он хотел помочь ему духовно, хотя его совсем преклонный возраст был бы более уместен для ложа, нежели для трудностей сражений. Однако он с превеликим желанием сопровождал на коне своего сына, которого когда-то ребенком возил с собой в собственных триумфальных процессиях. Ибо он видел себя творцом этого славного шествия, но не простым участником.[416]
7.2. Отцовский жребий римского всадника Цезетия менее блистателен, но его нежность вполне сопоставима. Цезарь, теперь уже победитель всех врагов, и внешних, и внутренних, приказал ему отречься от сына, потому что, когда тот был народным трибуном, то вместе со своим коллегой Маруллом возбуждал ненависть к нему, говоря, что он стремится к царской власти. Цезетий отважился ответить так: «Ты скорее лишишь меня всех сыновей, Цезарь, чем я одного из них исключу из цензового списка». У него было два высокоодаренных сына, которым Цезарь обещал благорасположение и содействие в карьере. Исключительная мягкость божественного принцепса обеспечила безопасность отца. Но разве может кто отрицать, что его дерзновенная попытка выше обычного человеческого деяния, ибо он обратился к тому, у ног которого лежал уже весь мир?[417]
7.3. Не знаю, может быть, любовь к сыну Октавия Бальба еще более живая и горячая. Занесенный триумвирами в проскрипционный список, он уже покинул свой дом через заднюю дверь и готов был спасаться бегством, которому ничто не препятствовало, как вдруг раздался ложный крик соседей о том, что сын его, оставшийся дома, убит. И он вернулся встретить смерть, от которой бежал, отдал себя в руки стражей и погиб. Без сомнения, мгновение неожиданного счастья, когда он увидел сына невредимым, он счел более ценным, нежели собственную жизнь. И сколько страдания было в глазах юноши, увидевшего, как его любимейший отец умирает за него![418]
Внешние примеры
Обратимся теперь к более приятным историям. Антиох, сын царя Селевка, был охвачен безграничной страстью к своей мачехе Стратонике. Сознавая нечестивость этой сжигавшей его страсти, он утаил рану нечестивого сердца с помощью благочестивого притворства. Различные страсти, бушевавшие внутри него, горячее желание и глубокий стыд довели его до истощения. Он уже лежал в постели, готовясь к смерти, близкие оплакивали его, отец в глубоком горе размышлял о смерти единственного сына и своей несчастной доле. Вся семья выглядела скорее простой, нежели царской. Но это облако страдания рассеял математик Лептин или, как полагают иные, врач Эразистрат. Сидя рядом с Антиохом, он стал наблюдать за ним и заметил, что когда входила Стратоника, тот краснел, дыхание прерывалось, а после ее ухода, наоборот, бледнел и начинал тяжело дышать. Более тщательное наблюдение открыло ему истину. Пока Стратоника входила и выходила, он держал юношу за запястье и по пульсу, который то учащался, то затухал, определил природу болезни и рассказал об этом Селевку. А тот, не колеблясь, уступил свою самую дорогую супругу сыну, видя в такой глубокой любви перст Фортуны и веря, что притворство в сокрытии стыда уже почти довело его до смерти. Представим себе этого царя, старого и любящего человека: сколько же преград пришлось одолеть отцовской нежности![419]
Селевк уступил свою жену, тогда как Ариобарзан отдал своему сыну все Каппадокийское царство на глазах Гнея Помпея. Царь пришел к нему в палатку, а тот пригласил его сесть в курульное кресло. Царь же заметил, что сын его занял место у углу для писцов, что явно не соответствовало его положению. Отец не мог вынести того, что его сын сидит ниже его самого, а потому встал с кресла, снял с себя диадему и возложил ее на голову сына, предложив ему занять место, которое он освободил. Юноша расплакался, весь задрожал, диадема соскользнула с него, и он не смог заставить себя даже подойти к новому месту. И это почти невероятно: тот, кто снял с себя царство, был счастлив, а тот, кому оно передавалось, напротив, несчастен. И не было бы конца этому спору, если бы не пришел на помощь отцовскому желанию авторитет Помпея. Он обратился к сыну как к царю, попросил его надеть диадему и убедил сесть в курульное кресло.[420]
415
Город Стагира, родина Аристотеля, был разрушен в 342 г. до н. э. Филиппом II, но и восстановлен либо им, либо Александром. Ср.:
418
43 г. до н. э. Ср.:
419
Антиох I, сын Селевка I, царствовал в 280–261 гг. до н. э. Ср.: